Лагарп. Швейцарец, воспитавший царя - Андрей Юрьевич Андреев
Несомненно, что, описывая последствия решений Священного союза, Лагарп думал и о своей родине. Швейцария, а в особенности кантон Во (которым управляли политики, пришедшие к власти еще в эпоху Посреднического акта) в эти годы служили объектом особого внимания со стороны великих держав, подозревавших их в поддержке «революционной деятельности»[452]. На конгрессе в Вероне державы потребовали от швейцарцев принять меры по ограничению свободы прессы и приему политических беженцев. Все это вызвало колоссальное возмущение у Лагарпа.
Углублявшаяся пропасть между учеником и его бывшим учителем сказывалась и на характере писем последнего. Уже публикация резолюций конгресса в Троппау, где впервые провозглашалась возможность Священного союза вмешаться во внутренние дела Неаполитанского королевства, затруднило Лагарпу новое обращение к российскому императору. О чем еще он мог теперь написать Александру? В 1821 году он ограничился двумя краткими письмами. Решения Лайбахского конгресса всерьез породили у швейцарца сомнения, стоит ли продолжать переписку. В одном из примечаний, датированном маем 1821 года, Лагарп с горечью констатировал: «Мое дело теперь кончено. Исполнял я его мужественно до самого конца. Нечего мне больше сказать самодержцу Всероссийскому; отныне мы на разных языках говорим и исповедуем разные правила; как нам друг друга понять?»[453]
В апреле 1822 года несчастье, постигшее его семью (разорение родственников жены Лагарпа, которое оставляло ту без всяких собственных источников дохода), заставило царского наставника обратиться к бывшему ученику с просьбой об улучшении финансовых условий выплаты его пенсии. Александр I не дал ему ответа (правда, уже после его смерти Лагарп узнал, что тот исполнил его просьбу[454]).
В конце 1822 года в свете решений Веронского конгресса Лагарп решил, наконец, совсем прекратить писать своему ученику. Правда, в ноябре 1824 года появился чисто формальный повод, позволявший возобновить переписку: Лагарп как кавалер высшего российского ордена Св. Андрея Первозванного должен был автоматически получить также и знаки других орденов – Св. Александра Невского и Св. Анны, которые ему теперь прислали из России (с десятилетним опозданием!) через посланника барона П.А. Крюденера. Свои колебания Лагарп доверил дневнику, характерно озаглавленному «Размышления мартерейского отшельника о прошлом и настоящем». Он начал его вести именно с этого момента и притом, кажется, впервые в жизни, ведь раньше роль дневника, где давались бы непосредственные оценки текущих политических событий, по сути, играли его письма к Александру I.
В первой же записи дневника, занесенной туда сразу после получения орденских знаков от Крюденера, Лагарп высказывал сомнения о том, стоит ли ему вновь писать царю: «Должен ли я ему докучать по столь ничтожному поводу, когда есть у меня основания полагать, что он мне более не доверяет, что принципы его переменились и дружеские чувства ко мне в сердце его угасли?» И все-таки после двухлетнего перерыва швейцарец решился отправить царю еще одно письмо, чтобы «воспользоваться случаем и сделать последнюю попытку к сердцу его воззвать»[455]. Ответа не последовало (и нет даже уверенности, что это письмо дошло до Александра I при его жизни).
В дальнейшем на страницах дневника имя российского императора возникает не раз, показывая, что, несмотря на явно испытываемое разочарование, Лагарп не переставал волноваться за его судьбу. Так, например, он цитирует по газетам одну из последних речей Александра I, произнесенную в Варшаве 1/13 июня 1825 года по случаю закрытия 3-го польского Сейма, где в очередной раз прозвучала тема возможных реформ и улучшений во внутренней жизни империи – но Лагарп, хотя и приветствует это, уже значительно сомневается в исполнимости его слов, не видя вокруг Александра подходящих людей, которые могли бы воплотить реформы в жизнь.
А 23 декабря 1825 года в Лозанну пришла внезапная весть о кончине царя. Три дня Лагарп собирался с духом, а затем занес в дневник запись, призванную стать итоговой в его отношениях с Александром I, в нескольких фразах обобщая все оценки правления царя, рассыпанные по десяткам его писем и позднейшим примечаниям к ним. Обращает на себя внимание, что Лагарп здесь сознательно постарался дистанцироваться от своего ученика, хотя мог бы попробовать в некотором роде подвести итог и их личным взаимоотношениям, своему собственному влиянию на Александра. Но этими размышлениями Лагарп займется позже, продолжая комментировать их переписку вплоть до самого конца своих дней.
В заботах о будущем
Потрясение, которое испытал Лагарп, узнав о смерти Александра I, было очень велико. Письма соболезнования, которые он вскоре рассылает всем членам Императорской фамилии, не служили утешением – они лишь передавали глубокую скорбь, которую швейцарец испытывал как потому, что потерял столь дорогого ему человека, так и потому, что смерть Александра положила конец даже самым призрачным надеждам последних лет, что тот все же исполнит свое призвание и проведет реформы на благо народа. Лагарп писал об этом своему другу, секретарю правительства кантона Тессин д’Альберти: «Смерть Александра принесла мне самую глубокую печаль, какую я когда-либо испытывал. Могила, куда он ушел, поглотила и все мои надежды и иллюзии прошедших тридцати пяти лет. Эту пустоту невозможно восполнить. Все эти тридцать пять лет я не мог отделить свою личность от этого человека – редчайшего из смертных, которому, как я полагал, до́лжно было стать реформатором империи, какого она ждала в течение веков». Привыкший к постоянному внутреннему диалогу с царем, Лагарп не терял веры в него, несмотря на все их расхождения, и даже в последние годы (уверял он Ф.А. Штапфера) если бы они с царем увиделись, то сразу бы пришли к согласию[456].
Теперь этому диалогу настал конец, и оставалось только утешаться ответными письмами из России. Первым откликнулся великий князь Константин Павлович, который с большим тактом и сочувствием напомнил об их общем с Александром детстве, когда высшим знаком их удовлетворения являлись слова: «Господин Лагарп доволен». Император Николай I также нашел время ответить Лагарпу (прямо в период похоронных церемоний в Петербурге в марте 1826 года), написав ему: «На Ваших глазах, Вашими попечениями развились первые ростки тех благородных качеств, кои соделали императора Александра славой России и заставили все человечество его утрату оплакивать. <…> Узы этого общего горя, нас связующие, пребудут для меня вечно святы»[457].
О том, что эти письма с сочувствием и признательностью в адрес Лагарпа находили живой отклик в его сердце, свидетельствуют такие строки из его письма к Штапферу от 18 апреля 1826 года: «Я получил от матери, вдовы и брата моего друга трогательные письма, предназначенные меня утешить и укрепить. Ни минуты я не сомневаюсь в искренности этих двух братьев, которые оспаривали друг у друга право на большее великодушие, какого не знала еще история. То, что мне написал тот из них, кто отрекся, полностью совпадает с тем, что я думал. У него благородный характер, который часто упрекали в излишней живости, и честная душа. Относительно же того, кто заступил на его место, у меня самые хорошие ожидания – но какой жестокий жребий ждет его! И какая трудная работа!»
Всем своим многочисленным друзьям Лагарп рисовал в письмах схожую картину личности и царствования Александра I. В его изображении это был монарх с либеральными принципами, но страдавший от своего окружения, в особенности
