Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография - Одри Лорд
В канун Нового года мы с Мюриэл отправились на вечеринку к Никки и Джоан. Те жили в особняке из бурого песчаника на восьмидесятых улицах около Бродвея. Никки работала журналисткой в модном журнале, а Джоан – секретаршей в страховой компании «Метрополитен Лайф». Первая – маленькая и плотная, вторая – худощавая и красивая, с темными глазами спаниеля. В отличие от нас с Мюриэл, в одежде для гетеро они выглядели очень прилично и элегантно, и из-за этого, а также из-за места жительства в верхнем Манхэттене казалось, что жизнь у них размереннее нашей. В какой-то мере так и было, особенно у Никки. Джоан говорила, что хочет бросить работу и какое-то время побродяжничать. Я завидовала ее свободе выбора и самой возможности таких мыслей, ведь она знала, что новую работу всегда найдет. Она была белой и печатать умела как следует.
Вечер намечался довольно торжественный, не такой, чтобы просто встала и пошла. Я никогда особо не любила вечеринки, если только мы с Мюриэл не устраивали их сами, хотя в последнее время я прониклась пирушками в Квинсе, куда мы ездили с Видой, Пэт и Джерри. Там всем заправляли Черные женщины, и всегда было вдосталь еды, танцев, травки, смеха и всяких бесшабашных выходок. Вида с ее актерским голосом и чувством абсурдного, Пэт с вечно танцующими ногами, которые ни на секунду не останавливались, – обе они не давали зажиматься, заставляли двигаться под музыку и смех. Именно там я наконец научилась танцевать.
Вечеринки у Джоан и Никки были совсем другими. Мало музыки, да и та не танцевальная. Много вина, красного и белого, потому что Никки и Джоан были скорее шортами-бермудами, чем рабочими штанами. Одно из самых очевидных различий между двумя группами заключалось в спиртном: у одних крепкие напитки, у других – вино. Если я выпивала больше бокала любого вина, у меня разыгрывалась изжога, да и вообще – сухое казалось мне слишком кислым. Пристрастие к полусладкому вину расценивалось как признак невзыскательного вкуса, однако оно стало еще одной моей тайной слабостью, как и мягкое мороженое, – предаваться ей я могла только в компании надежных, верных друзей.
А еще у них вечно не хватало еды. В тот вечер ради праздника Никки и Джоан поставили в углу огромной, с высокими потолками, гостиной нарядно накрытый стол. На старой льняной скатерти, доставшейся Никки от матери, ярко-красной пуансеттией рдели вырезанные из фетра салфетки, а на них – маленькие чашечки с картофельными чипсами, крендельками, крекерами и сырами, миска сметанно-лукового соуса из готовой смеси для лукового супа «Липтон» и крохотные баночки красной икры в ярко-зеленых передничках. Еще были блюдца с оливками, сельдереем и соленьями по краям стола, и по углам квартиры стояли корзиночки с разными орехами. Я же только и думала, что о сосисках в тесте, жареных куриных крыльях, картофельном салате и горячем кукурузном хлебе с последней вечеринки у Джерри с подругами, – и ведь понятно, что дело не в деньгах: красная икра куда дороже курицы.
Атмосфера в комнате была мрачноватая. В основном женщины сидели тесными кучками и тихонько общались, в воздухе висел звук умеренности – густой и тяжелый, как дым. Никто не смеялся, хотя я всегда считала, что вечеринки должны быть веселыми, даже если сама их такими не находила и никогда не знала, что сказать. Пришлось заняться изучением книжных полок.
Мюриэл общалась с легкостью. Казалось, она попала в свою стихию, и ее мягкий голос и ускользающие смешки раздавались то там, то сям, пока она прохаживалась по дому с сигаретой и бутылкой пива в руке. Я всё разглядывала книги, ощущая свою неловкость и явное одиночество. Пэт, подруга Никки по газете, подошла и заговорила со мной. Я слушала ее с благодарностью и большим облегчением.
Мы с Мюриэл ушли вскоре после полуночи – рука об руку до метро на Сентрал-Парк-Уэст. Было приятно выйти на зябкий морозный воздух, и даже усталость была приятна. Мы весело шагали по пустым улицам, болтали о всяких глупостях и смеялись, шутили о своих подругах из верхнего Манхэттена, что пьют сухое вино. Из нарядно подсвеченных, по-праздничному распахнутых окон периодически дудели рожки.
В свежей пощипывающей зимней ночи, рядом с Мюриэл, внутри меня разливалось что-то мощное, многообещающее, наполняя волнением и радостью. Я думала о других новогодних ночах, которые провела одна или болтаясь на Таймс-сквер. Какая удача, какая благодать.
Я сжала руку Мюриэл – и она отозвалась крепким пожатием. Я была влюблена, начинался новый год, и будущее имело форму восходящей звезды. Ровно год назад, на Седьмой улице, мы закрыли за Реей дверь, выключили огонь под кофейником на плите и легли вместе, сердце к сердцу. Настала наша первая годовщина.
Мы пришли домой и как следует отметили, пока восход не запел под ритм наших тел, нашего тепла.
Когда мы встали, Мюриэл сделала огромную кастрюлю «скачущего Джона», риса с коровьим горохом, – готовить это блюдо она выучилась у Лиона, филадельфийского друга Сюзи, и очень им гордилась. Я смеялась, глядя, как она важно вышагивает по кухне, вся разрумянившаяся, размахивает деревянной поварешкой и ликует, что еда вышла как раз такой, как надо, не переварилась.
Вечерело, к нам заходили подруги, мы желали друг другу радости и ели, ели. Иные с похмелья, иные в депрессии, иные просто сонные после целой ночи празднеств и удрученные мыслями о завтрашней работе. Но все соглашались, что «скачущий Джон» в кастрюльке у Мюриэл был лучшим, который нам доводилось пробовать, и в новом году у каждой всё будет супер.
Никки и Джоан ушли последними. После этого мы с Мюриэл оставили тарелки и кастрюльки отмокать в крытой части раковины, забрались в постель со своими блокнотами и стали писать новогодние миниатюрки. Мюриэл выбрала сюжет «Человек из края, где никто не живет». Закончив, обменялись блокнотами и прочли тексты друг друга, чтобы перейти к следующей теме.
Вот что она написала:
1955 год
Оди
Я
Нашла новую работу
Пошла к психотерапевту
Отправила стихи
Возвращается в колледж
НИЧЕГО!
Я глядела на страницу молча, будто меня обдали ледяной водой. Взяла ее руку. Мюриэл тихо лежала, вся холодная, и не двигалась. Я не знала, что ей сказать. Сама мысль о том, что кто-то может сравнить себя со мной – не свою пользу, – потрясала. Но то, что так думала моя возлюбленная Мюриэл, ужасало.
Я думала, что наша жизнь – это совместное исследование, движение сквозь силу
