Николай Черкашин - Я - подводная лодка !

Миняев:

"...о Милованове. Ведь не каждый смог бы так - двумя руками одновременно управлять двумя реакторами в аварийной ситуации. А потом ещё по пути привести все в исходное состояние. Я помню, как он с кровавой пеной, в полубессознании приполз в центральный пост".

Тогда ещё не знали этого страшного слова - "Чернобыль". Оно возникнет спустя семнадцать лет, когда специалисты злосчастной АЭС не смогут выполнить свой долг так, как выполнили его эти парни с К-19.

Центральный пост ...И все-таки они всплыли. Всплыли, как положено всплывать по инструкции: прослушав поверхность океана над головой, дабы не попасть под киль проходящего судна. На все про все ушло 24 минуты.

Потом командиру многие, в том числе и инженер-механик, будут пенять на это затяжное всплытие. "Надо было выскакивать по-аварийному, горячились коллеги Кулибабы. - Меньше было бы трупов в отсеках".

По-аварийному - значит продувать балластные цистерны на тех глубинах, когда давление воздуха в бортовых баллонах едва-едва позволяет начать продувание. При этом расходуется большая часть сжатого воздуха. На К-19 система ВВД и без того уже была повреждена пожаром. А сжатый воздух, как увидим дальше, сэкономленный на аварийном всплытии, спасет других.

Во всяком случае государственная комиссия не поставит в вину командиру то, что он не стал всплывать аварийно.

...Но всплыли. И сразу же лодку повалило на борт, потом всех швырнуло на другой - всплыли в шторм. В зимний, по-бискайски жестокий шторм.

3аварин:

"Мы вытаскивали людей из задымленных отсеков в центральный пост, под трап рубочного люка. Наверху наш офицер Виктор Воробьев с веревкой в руках один поднимал по колодцу вертикального трапа безжизненное тело. Наверное, кроме него, это так быстро и так осторожно сделать никто бы не смог.

Мы снова ушли в кормовые отсеки выносить моряков. Через пятый отсек людей протаскивали с трудом. Там и в обычной-то обстановке проходишь, как на аттракционе, а в тяжеленном аппарате с человеком без сознания на плечах одному пройти немыслимо. Полумертвые люди были неуклюжи и тяжелее своего веса. Было страшно жарко, я задыхался в резиновой маске. Потом Володя Бекетов - мичман, старшина четвертого отсека - менял мне аппарат. Он даже умудрился подключить манометр и проверить давление в баллонах.

В какой-то момент я не смог то ли сам перелезть через комингс переборочной двери, то ли кого-то перетащить... Я на что-то откинулся на одну минуту передохнуть, может, просто лег на палубу. Очнулся, когда меня тащили. Маска аппарата давила, и сквозь запотевшие стекла ничего не было видно. То, что я не терял сознания, я хорошо помню по тому отвращению, какое испытал, оказавшись в луже блевотины под рубочным люком. С меня стащили маску, аппарат, пропустили где-то за спиной и под мышками трос и стали поднимать наверх.

Из ада я попал на небеса. Я видел дневной свет и дышал морским воздухом! Я слышал, как Нечаев (капитан 1-го ранга Виктор Михайлович Нечаев был старшим на борту К-19 офицером. - Н.Ч.) велел то ли найти, то ли привести в чувство доктора Пискунова. Над кем-то он склонился, мимоходом кого-то обругал, искал спирт или велел принести спирт и просил найти доктора... Все плыло перед моими глазами".

Лейтенанта медслужбы Мишу Пискунова привели в чувство в центральном с помощью доброй порции нашатырного спирта и чистого кислорода. Потом подняли наверх...

Нечаев тряс его за плечи.

- Миша, надо людей спасать! Миша, ты меня слышишь?!

На доктора вылили ведро воды, после чего он начал приходить в себя и отдавать приказания.

На палубе в ограждении рубки лежало человек двадцать. Пискунов показал, как делать искусственное дыхание рот в рот, как надо переворачивать человека в бессознательном состоянии, чтобы он не задохнулся собственной рвотой...

Все было сделано с такой энергией, с такой быстротой и напором, какие ни один из нас не мог себе и представить.

Позже Пискунов рассказывал: "Порой я приходил в отчаяние. Но я знал: покажи хоть на секунду свою беспомощность - и тогда вы все станете трижды беспомощными..."

Недосчитались двадцати восьми человек. Из них двое скончались уже наверху. Так и не откачали... Не ясна была и судьба двенадцати моряков, что были отрезаны пожаром в самом последнем - кормовом - десятом отсеке. Сначала с ними поддерживали связь по телефону из первого. Заварину отвечал из десятого мичман Борщов. Он сообщил, что все лежат на койках, чтобы меньше двигаться и делать вдохов, что все дышат через мокрые полотенца и простыни. Он жаловался, что голова раскалывается от боли... Потом связь оборвалась.

Неужели к двадцати восьми несчастным надо прибавлять ещё двенадцать?

Сорок погибших? Это треть экипажа...

Десятый отсек Душа современника устала ужасаться тем мучениям, каким подвергала человека наша бешеная технотронная цивилизация. И все же этим двенадцати выпало нечто особенное... Там, в корме, в самом последнем десятом - отсеке оставались двенадцать человек, отрезанных от экипажа, от всего мира анфиладой задымленных, заваленных трупами отсеков. Телефонная связь с ними оборвалась на вторые сутки. На пятые - их всех причислили к лику "погибших при исполнении...". А они жили и на пятые, и на десятые, и на двадцатые сутки своего немыслимого испытания - в отравленном воздухе, без еды, в кромешной тьме и сыром холоде железа, в промерзшем зимнем океане; жили в полном неведении о том, что происходит на корабле и что станется с ними в следующую минуту.

Вообразим себе стальную капсулу, разделенную на три яруса, густо переплетенных трубопроводами, кабельными трассами, загроможденных агрегатами и механизмами. Это и есть жилой торпедный отсек в корме К-19. На самом верхнем этаже - две тесные каюты-шестиместки, торпедные аппараты и торпеды, уложенные вдоль бортов на стеллажи. Под ними - палуба вспомогательных механизмов и трюм. Дышат в десятом тем немногим воздухом, что не успела вытеснить плотная корабельная машинерия. Войти сюда и выйти отсюда можно лишь через круглый лаз в глухой сферической переборке (перегородке), разделяющей десятый и девятый отсеки. Лаз перекрывается литой круглой дверью весом в полтонны, которая задраивается кремальерным запором. Вот это и есть десятый отсек...

Сгоревшим заживо в девятом отсеке выпала жуткая участь. Но лучшая ли досталась тем, кто находился в кормовом отсеке, вход в который запечатал люк, приваренный к горловине жаром бушевавшего пламени?

Двенадцать человек, двенадцать живых душ (о, это каноническое число!) оказались в глухой стальной капсуле, одну из стенок которой лизал огонь.

Даже грешники в аду кипят в открытых котлах. А здесь - в стальной бомбе, начиненной ядерными торпедами. Но прежде чем рванул бы пусковой тротил боевых зарядных отделений, им предстояло медленно задохнуться, иссохнуть, обезводиться, мумифицироваться в этом дьявольском автоклаве.