Иоанн Кронштадтский - Одинцов Михаил Иванович
В православном духовенстве, как и в православной массе в целом, к образованию Думы отношение было разным. Пусть их и было мало, но находились среди духовенства те, кто с нетерпением и надеждой ожидали созыва Думы. Еще в октябре 1905 года столичная цензура дозволила издание от имени группы петербургских священников брошюры «Государственная Дума и пастыри Церкви». «Давно желанное слово скоро перейдет в ожидаемое с трепетом сердечным дело, — писали не желавшие называть свои имена авторы. — Не сегодня завтра начнутся выборы в Государственную Думу. Кому не понятно, как важно для России, из кого составится Дума? Люди какого направления, каких взглядов, какого устоя войдут в Думу? И еще трепетнее забьется сердце, когда подумаешь, как могут быть проведены выборы… Хочется молить Бога, хочется просить людей, хочется увещевать, умолять, разъяснять, призывать, чтобы выборы были проведены честно и неподкупно, умно и обдуманно, без всякого вмешательства и богатеев-мироедов, и мелких и крупных властей, с соблюдением интересов правды и истины, интересов всей России, и особенно изможденного от нищеты и приниженного бесправием народа»[243].
Епископ Псковский Арсений (Стадницкий), участник и свидетель всех событий, связанных с началом ее работы, считал шаг к созданию Думы и своевременным, и полезным для общества и Церкви. Не случайно в его дневнике в день открытия заседаний Государственной думы 27 апреля 1906 года было записано: «Четверг Великий, исторический день… по своему значению в истории России. Так называют его и почти все газеты. Пройдет ряд веков, человечество и русский народ переживут много других великих дней, но 27-е апреля 1906 года постоянно будет оставаться на страницах истории». Правда, заметим, что надежды священников и епископа имели разные основания и векторы развития. Рядовое духовенство рассматривало Думу как инструмент принципиальных изменений в политической, социальной и религиозной сферах, приближавших Россию к образцам демократий. А епископ видел в Думе «механизм» укрепления политического статус-кво, то есть монархии и, естественно, ее союза с государственной Русской церковью.
Для Иоанна Кронштадтского все, что вытекало из уступки Николая II — октябрьского манифеста о свободах, было неприемлемо. А потому выборы в Государственную думу, начало ее работы, программы и заявления лидеров парламентских партий по вопросам ли политическим или по изменению религиозного законодательства воспринимались им как «мятежное беснование», разрушение порядка, «от века сложившегося и освященного православной верой», распадение государства «на почве безверия, слабоумия, малодушия, безнравственности».
Ведущей политической силой Думы была кадетская партия, представленная 172 депутатами (34,9 процента общего числа депутатов). Это был цвет российской интеллигенции: профессора, преподаватели, ученые, публицисты, адвокаты. Но с точки зрения Иоанна, это были те самые «бесы революции», жаждавшие гибели России. К ним обращены слова пастыря. «Отчего многие русские интеллигенты ненавидят Россию? Отчего желают ей зла и злорадствуют о ее неудачах? — спрашивал он. — Оттого, что они отвергли учение Матери Церкви». Или вот еще: «По причине безбожия и нечестия многих русских, так называемых интеллигентов, сбившихся с пути, отпадших от веры и поносящих ее всячески, поправших все заповеди Евангелия и допускающих в жизни своей всякий разврат, — русское царство есть не Господне царство. И потому смотрите, что творится в нем: повсюду забастовки учащихся и рабочего — в разных учреждениях — люда; шум партий, имеющих целью ниспровергнуть настоящий, установленный Богом монархический строй, повсюдное распространение дерзких, безумных прокламаций, неуважение к авторитету власти, Богом поставленной». Или так: «Вы, интеллигенты, оставили небесную мудрость и ухватились за земную суету, ложь, мираж, мглу непроглядную и будете наказаны собственным безумием, своими страстями».
Кадеты с первых думских заседаний инициировали внесение ряда законопроектов, значительного числа запросов в адрес правительства и местных властей. 12 мая представители кадетской фракции внесли для обсуждения законопроект «О свободе совести». В нем последовательно осуществлялся демократический принцип свободы совести: отменялись все и всяческие ограничения в деятельности религиозных объединений, которые обретали равенство перед законом; каждому гражданину Российской империи обеспечивалась свобода совести, и никто не мог быть принуждаем к членству в каком-либо вероисповедном обществе, или совершать религиозные действия, или участвовать в обрядах какого-нибудь вероисповедания; никто не должен был отказываться в силу своих религиозных убеждений от исполнения гражданских или политических обязанностей, кроме случаев, точно в законе указываемых; устанавливалась свобода выхода и перехода из одного вероисповедания в другое; изменялся порядок ведения актов гражданского состояния и порядок преподавания вероучения на началах свободы совести и равенства вероисповеданий[244].
По мнению кадетов, следовало бы принять закон — своего рода манифест о свободе совести. Причем, что очень важно, манифест исходил из принципиального положения, что не национальная принадлежность автоматически определяет религиозное самоопределение личности, а сама личность решает для себя этот вопрос, который становится делом выбора ее внутренних убеждений. Отсюда и другое важное положение — именно свободные личности, объединяясь в религиозные сообщества, предопределяют свободную деятельность религиозных сообществ. Лишь восприняв эти новые подходы, можно приступать к формированию религиозного законодательства, рассматривать и принимать законы, регулирующие те или иные конкретные практические стороны деятельности религиозных организаций различных направлений.
Однако первый опыт парламентаризма в России оказался неудачным. 6 июля 1906 года председатель Совета министров пожилой Иван Горемыкин был заменен энергичным министром внутренних дел Петром Столыпиным. 9 июля 1906 года депутаты пришли в Таврический дворец на очередное заседание, но наткнулись на закрытые двери. Рядом на столбе висел манифест за подписью царя о прекращении работы Первой думы, так как она, призванная «вносить спокойствие» в общество, лишь «разжигает смуту». То была реакция правительства и императора на требования Думы удовлетворить предложения народных представителей о введении всеобщих выборов, личной ответственности министров, о гарантии гражданских свобод, включая право на забастовку, об отмене смертной казни, о полной политической амнистии, проведении аграрной реформы и, наконец, на вотум недоверия правительству и требования его отставки.
Дума была распущена с нарушением действующего закона о выборах, согласно которому вместе с роспуском должна была объявляться и дата новых выборов Думы. Этого не было сделано по политическим соображениям. Новый премьер-министр П. А. Столыпин тянул время, чтобы попытаться создать коалицию с думскими фракциями и иметь возможность проведения собственных законопроектов по принципиальным вопросам. Переговоры с наиболее влиятельными политическими партиями и общественными лидерами на предмет их вхождения в состав правительства не принесли успеха. Тогда был взят курс на «очищение пространства» от неугодных видных деятелей предшествующей Думы путем арестов и административной ссылки и на проведение масштабных гонений на оппозиционные периодические издания.
Представители различных монархических организаций испытали чувство глубокого удовлетворения в связи с роспуском Думы. Лидер Союза русского народа Дубровин в телеграмме царю писал: «Взволнованные неописуемой радостью при известии о закрытии революционного гнезда… не находим слов для выражения своих чувств глубочайшей благодарности». Иоанн Кронштадтский вполне разделял эту позицию, он был убежден, что только «сильной рукой» возможно наведение порядка в стране и возвращение к безграничной монаршей власти. Уже в этот момент между монархистами и Иоанном Кронштадтским на почве общности политических взглядов и религиозных идеалов начинается движение навстречу друг другу. В подтверждение приведем некоторые из высказываний Иоанна этого периода: «Единодержавие и самодержавие есть самая естественная и Богом указанная форма правления, всего более споспешествующая благоденствию и успехам государства и благу подданных»; или: «Держись же, Россия, твердо веры своей, и Церкви, царя православного, если хочешь быть непо-колебленною людьми неверия и безначалия и не хочешь лишиться царства и царя православного. А если отпадешь от своей веры, как уже отпали от нее многие интеллигенты, — то не будешь уже Россией или Русью святой, а сбродом всяких иноверцев, стремящихся истребить друг друга»[245].
