Слезы пустыни - Халима Башир
Ребятишки высыпали на улицы, возбужденно подпрыгивая и указывая в направлении шума. Я слышала, как они распевают: «Хаваджат! Хаваджат! Хаваджат!» Они хлопали в ладоши и приплясывали под «чоп-чоп-чоп». «Самолет номер три! Самолет номер три! Самолет номер три!» Я улыбнулась при мысли, что дети по-прежнему поют песенки, которые маленькой пела и я. «Самолет номер три! Самолет номер три! Самолет номер три!» Откуда мы это взяли, удивлялась я. И почему мы всегда предполагали, что в самолете полно хаваджат — белых людей?
Я вернулась к кастрюле. Пора было подавать асиду. Передо мной стоял поднос, с которого мы все будем есть кукурузную кашицу. Я видела, что отец поднялся на ноги. Он вглядывался вдаль, прикрывая глаза от восходящего солнца. Странный шум становился все громче — «чоп-чоп-чоп» звучало как будто рядом с деревней.
Я слышала, как дети перекликались: «Самолет с веером! Самолет с веером! Самолет с веером!» Так мы называли вертолеты.
Теперь отец мог разглядеть воздушные суда. В солнечном свете приближалась эскадрилья из пяти вертолетов. Отец силился четче рассмотреть их. Он не был уверен, но ему показалось, что вертолеты окрашены в унылый защитный цвет.
Атмосфера в деревне уже менялась. Люди начали ощущать: что-то не так. Чувствуя растущие напряжение и панику, я подняла взгляд от подноса с завтраком и вскочила на ноги. Мы смотрели на приближавшуюся воздушную армаду, пытаясь точнее определить, куда она направляется.
Внезапно ведущий вертолет снизился над деревней, и череда ярких вспышек и клубов дыма вылетела из-под его коротких прямоугольных крыльев. Через мгновение хижины под ним взорвались, в воздух полетели грязь, солома, ветки и куски окровавленной плоти. Я не могла поверить своим глазам. Я сказала себе, что они сыграли со мной шутку, что такого не может быть. Но если сердцем я отказывалась в это верить, умом понимала, что все вполне реально.
Они напали на деревню! Они напали на деревню! Они напали на деревню!
Люди, осознав, что происходит, встревоженно кричали:
— Кевох! Кевох! — Бегите! Бегите!
— Суф! Суф! — Прячьтесь! Прячьтесь!
На мгновение я застыла от страха, и тут отец схватил меня за плечи.
— Беги! — воскликнул он. — Беги! Забирай братьев и сестру и беги! В лес! Прячьтесь! И не выходите, пока мы не придем за вами. Бегите! Бегите! Нельзя терять ни минуты…
— Я не пойду! — закричал Омер. — Я остаюсь! Я остаюсь, чтобы драться!
— Даже не думай! — загремел отец. — Ты мой сын и сделаешь, как я говорю! Ступай с матерью и сестрами, ты должен защитить их. А теперь — делай, как я говорю! СТУПАЙ!
Глаза Мо и Омера были широко раскрыты от страха, но отец, готовясь встретиться лицом к лицу с врагом, был спокоен и суров. Он казался таким решительным и таким уверенным в себе, когда, сжимая кинжал, приказывал нам спасаться бегством. Страх моих братьев — и особенно Омера — ужаснул меня. Деревня словно превратилась в видение ада, настолько чудовищного, что даже мой воинственный младший брат оцепенел. Но отец — отец был тверд как скала, и это придавало мне силы.
Я в последний раз взглянула ему в лицо, затем отвела глаза, схватила сестру и маму за руки, и мы повернулись и бросились бежать. Выскочив из ворот, мы смешались с толпой, мечущейся по деревне. С дикими криками они бежали — бежали со всех ног. Мои братья бросились за нами, оставив отца, стоявшего твердо и в одиночестве.
Вдали, под прикрытием вертолетов, рванулась вперед туча всадников; паля из ружей, они с воплями ворвались в деревню.
Джанджавиды! Джанджавиды пришли!
Асия, мама и я бежали в толпе деревенских женщин, прижимавших к себе младенцев. Дети постарше посадили на плечи младших братьев и сестер. Все кричали от ужаса и мчались, стараясь обогнать бежавших впереди.
— Бегите! Бегите!
— Бегите! Не дадим джанджавидам схватить нас!
— Не дадим им убить нас!
— Господи, спаси нас! Господи, спаси нас!
Джанджавиды понукали своих лошадей, швыряя в хижины горящие факелы. Сухие соломенные крыши мгновенно вспыхивали. Я то и дело в страхе оглядывалась на ружейные вспышки и пламя, прокатывавшееся по деревне, как волна огненной смерти. До меня доносились звериные вопли дьявольских всадников. Воющая волна зла и ненависти раздирала нашу деревню. Они быстро приближались, и я разбирала отдельные арабские фразы, которые они скандировали, снова, и снова, и снова:
— Мы идем за вами! Чтобы убить вас всех!
— Убить черных рабов! Убить черных рабов!
— Убить черных ослов!
— Убить черных собак!
— Убить черных обезьян!
— Никто не убежит! Мы вас всех убьем!
— Убить их всех! Убить их всех! Убить их всех!
Впереди виднелись кружащие вертолеты, заходящие на следующую атаку. И снова вспышки и дым. Пули и ракеты врезались в бегущих женщин и детей, разрывая их на куски. Омер схватил меня за руку и потащил нас с матерью и сестрой в сторону, прочь с дороги, сулившей лютую расправу.
Мы петляли, уворачивались и мчались вперед, под прикрытие леса, минуя окровавленные груды тел, разорванных в клочья градом снарядов. Некоторые из наших соседей и друзей были еще живы, они с трудом ползли, кричали, протягивая к нам руки и моля о помощи. Но если бы мы остановились, джанджавиды догнали бы нас и все мы погибли бы. И потому мы бежали, обрекая раненых, стариков, неспособных быстро двигаться, и младенцев на чудовищную смерть от руки джанджавидов.
Мама двигалась медленнее, чем мы, и я заметила, что она начала уставать. Она умоляла оставить ее, говоря, что побежит в своем темпе и догонит нас в лесу. Но мы отказались. Вместе с Мо и Омером мы наполовину понесли, наполовину потащили ее вперед. Я взывала к Богу, чтобы он помог всем нам спастись.
Мы бежали и бежали, с каждым шагом отдаляясь от ада. Я была объята ужасом за всех нас, но мыслями то и дело возвращалась в деревню, к отцу. Безоружный, если не считать кинжала, он сделал выбор: принять эту чудовищную бойню. И я знала почему. Те, кто решил остаться и сражаться, хотели помешать джанджавидам догнать женщин и детей — чтобы выиграть для нас время. Они остались, чтобы спасти свои семьи, а не для того, чтобы
