Красный Ярда - Георгий Гаврилович Шубин
— Шура права. Я несколько раз болел тифом. Только она меня и выходила. У них, в семье князей Львовых, сохранился удивительный рецепт лечения брюшняка. Они хранят его в тайне, — соглашался Гашек и, подмигнув друзьям, добавлял: — Рому в России я не пил. Там есть знаменитый самогон. Он вроде нашей коржалки, только покрепче…
Штепанек аккуратно приходил к Гашеку каждый день, подолгу просиживал возле больного, но уже ничего не записывал.
Накануне Нового года Гашеку полегчало. Обув сибирские пимы, он вышел во двор, взял лопату и стал разгребать снег перед калиткой. Шура подбежала к мужу, хотела взять лопату, но он сказал:
— Мне полезно поработать. Залежался я, Шуринка. Может быть, немного похудею…
Шура отошла от него.
Гашек скоро утомился и сам вернулся в дом. Тем временем Шура и Штепанек внесли в большую комнату кровать, сделанную по заказу писателя, придвинули к ней стол и поставили на нем маленькую елочку. Шура украсила деревце, зажгла на нем свечки…
— Здесь даже не поставишь настоящую елку… — вздохнула Шура. — У вас и лес-то на лес не похож.
— Если бы перенести сюда самую большую сибирскую ель да забраться на ее макушку, то мы бы с тобою увидели Уфу! — пошутил Гашек.
— Шутки шутками, а мне, может быть, этих елок как раз и не хватает.
Гашек снова услышал, какая тоска по родине прозвучала в словах и голосе жены. Он ничего не сказал ей. Маленькая елочка на столе напоминала Гашеку и рождественские елки, которые украшала мать, скромные праздники детства, и — неожиданно — могучие омские ели, под которыми он с Шурой встречал 1920 год во время недолгой остановки типографии.
К ним приходили друзья, поздравляли их с Новым годом. Они желали Гашеку здоровья, его роману — успешного окончания и огорчались, что Гашек не может выпить с ними.
— Не могу. Я выше головы напичкан всякими лекарствами. Меня то поят, то колют ими. Лучше приходите ко мне в день Трех волхвов на сибирские пельмени. В России никто не умеет делать их лучше княгинь Львовых. Шура получила этот секрет в наследство от своей бабки…
Второго января Гашеку стало плохо. Шура позвала врача. Новак осмотрел больного. Сердце сильно сдало, началось воспаление легких. Новак сделал ему инъекцию камфары и велел лежать. Писателю полегчало. Шура укутала его, и он уснул. Доктор еще несколько раз заходил к писателю и убедился, что это улучшение было временным. Шура поняла, что Ярославу осталось жить считанные часы. Она боялась показаться ему плачущей, но не могла сдержать слез. В такие минуты ее заменяла служанка Мария-Терезия, румяная крестьянская девушка, тезка австрийской императрицы. Ловкими руками она ставила компрессы на сердце, ноги и пятки больного. Эта «императрица» служила в семье бывшего большевистского комиссара только второй месяц, но успела сильно привязаться к своим хозяевам. Когда она готовила обед, ее сменяла Мария Влчкова, строгая, немолодая жена шорника.
Поздней ночью Гашеку стало еще хуже. Шура опять позвала Новака. Врач провел бессонную ночь у постели больного. Сердце писателя отказывалось работать, его подстегивали только инъекции камфары. В половине второго Мария Влчкова поставила компресс на сердце. Гашеку стало жарко. Немного придя в себя, он сел в постели и попросил перо и бумагу.
Новак догадался, что писатель решил написать завещание. Видя, что рука больного дрожит и плохо повинуется, Новак предложил ему свои услуги. Писатель откинулся на подушку и начал четко, громко, без запинки, диктовать свою последнюю волю. Видимо, он давно все продумал. Новак понял, что Гашек беспокоится о судьбе Шуры и боится, что она после его смерти останется одна, под открытым небом без гроша в кармане, если он своевременно не укажет в специальном письменном завещании, что она — его наследница.
Писатель продиктовал завещание, взял его у врача и прочел. Исправив две орфографические ошибки, он подписал его и попросил доктора поставить свою подпись. Доктор исполнил его просьбу. Потом завещание подписали свидетельницы Мария Влчкова и Мария-Терезия Шпинарова, которые уже несколько дней и ночей стояли, как судички, у его постели.
Выразив свою последнюю волю, Гашек успокоился и задремал. В пять часов доктор пошел к старосте Райдлу и сообщил ему о кризисном течении болезни писателя.
В половине восьмого утра Гашек очнулся. Обе Марии, находившиеся у его постели, увидели, что он плачет, и начали успокаивать его. Они говорили, что он еще молод, в полном расцвете сил и обязательно поправится. Гашек молча слушал их. Слезы на его лице высохли. Взглянув на своих сиделок, он с усилием произнес:
— Я никогда не думал, что умирать так тяжело…
После этих слов Гашек потерял сознание.
Около восьми часов к его постели подошел староста, герой одного из последних рассказов Гашека. Врач уже ничего не мог поделать. Писатель не приходил в себя. Новак предложил старосте подписать завещание, и тот исполнил его просьбу.
Врач снова выслушал Гашека и, встретив вопросительный взгляд Райдла, объяснил:
— Паралич сердца.
Третьего января 1923 года, в половине девятого, сердце писателя перестало биться.
Рано утром, незадолго до смерти своего шефа, Штепанек позвонил Богуславу Гашеку, чиновнику банка «Славия», и сообщил ему, что его брат при смерти. Богуслав приехал в Липницу вечером, зашел к Инвальду и попросил трактирщика взять на себя заботы о похоронах. Тот согласился. Простившись с покойным, Богуслав Гашек в тот же вечер уехал в Прагу. Смерть Ярослава и связанные с нею хлопоты сильно удручали его. От Шуры он узнал, что перед смертью Ярослав не исповедался. Поскольку Богуслав не знал, что накануне первой женитьбы Ярослав «вернулся» в лоно католической церкви, то считал его выбывшим из католической общины. Он был убежден, что церковь откажет ему похоронить брата на кладбище. Оставалось просить разрешения на кремацию тела в самой столице.
Хлопоты Богуслава не имели успеха.
Липницкие друзья Гашека не могли ждать и решили похоронить его в своем городке.
В субботу, 6 января, в день Трех волхвов, возле дома Гашека собрались его липницкие друзья, соседи и «соколы». Ждали выноса тела. Было холодно, дул резкий ветер, кидая в лица собравшихся колючий снег.
Панушка и Инвальд отдали последние распоряжения.
Двери дома были слишком узки, и гроб с телом писателя вынесли через окно. Подняв гроб на плечи, люди медленно понесли его по улице. За гробом молча шли Панушка и его сыновья, Александра Гавриловна, Инвальд с женой, учителя Мареш и Якль и двенадцатилетний Риша Гашек. Ярмила Гашекова не поехала на похороны, послала в Липницу мальчика. Риша
