Лео Бретхольц - Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе

В заключение мы с Фло отправились в поездку, которую я должен был совершить: в Дранси — последнюю остановку перед Аушвицем, последнюю остановку перед предназначенной мне смертью во время войны. Мы поехали туда на метро и вышли на станции рядом с большой площадью с названием Place des Deportées (Площадь депортированных). Лагерь стал теперь жилым массивом с административными учреждениями на первых этажах. Здесь был мемориал, напоминающий о преследованиях и депортации почти восьмидесяти тысяч евреев из Франции. Здесь же был товарный поезд, такой же, как те, везшие тысячи несчастных на смерть. Мы вошли во внутренний двор зданий, являвшихся некогда жильем для людей в последние дни их жизни. Сейчас на месте, где когда-то выстраивали детей для их последней поездки, находилась детская площадка. На первом этаже — табличка, призывающая к заботе о детском здоровье и безопасности. Когда я ее читал, женщина открыла окно и спросила, ищем ли мы кого-нибудь.

— Нет, — ответил я. — Меня привели сюда воспоминания. Эта табличка призывает к заботе о детях. Когда я был здесь в 1942 году, детей…

Женщина громко захлопнула окно. Бывает, мир не хочет слушать о вчерашних страданиях и считает, что об этом уже сказано слишком много.

Сменилось несколько поколений после войны, когда федеральный канцлер Австрии Франц Враницки обнародовал заявление, в котором признавал виновность своей нации. Несколькими годами позже Вена начала организовывать поездки туда для своих бывших жителей. В 1996 году мы с Фло приняли приглашение посетить Вену.

Приехав туда, я отыскал могилу Макса Бретхольца. Он не был моим родным отцом, но стал и до самой своей смерти оставался мне отцом и защитником и был родным отцом моих сестер. На кладбище, где он похоронен, мне понадобилось несколько минут, чтобы очистить могилу от бурно разросшейся сорной травы и плюща, прежде чем я нашел его имя на тронутом временем надгробном камне.

Склонив голову, я прочитал Каддиш, поминальную молитву, и положил маленький камень на его надгробную плиту. Прощай, прощай, мой дорогой отец. Макс Бретхольц был добрым человеком, и я благодарен ему за ту любовь, которую он дарил мне, — любовь настоящего отца к сыну и за то, что он сохранил от меня свою тайну.

Я вспомнил об удаче, сопутствовавшей мне среди ужасов войны, и подумал о тех, кто помог мне выжить. Я отправил письмо в Centre Hospitalier Régional в Лиможе с просьбой разыскать сестру Жанну д’Арк. В ответ мне прислали ее последний известный адрес, порекомендовав написать ей. Я написал несмотря на то, что не знал, жива ли она.

Работая медсестрой. Вы, я уверен, встречали тысячи людей и заботились о них. Хорошо понимаю, Вам было бы трудно удержать каждого в памяти. Однако я никогда в жизни не забуду момент, когда я впервые оказался в Вашем присутствии. 8 мая 1944 года скорая помощь привезла меня в больницу с ущемленной грыжей. Мой «псевдоним» был тогда Анри Лефэвр. Я был еврей, работающий для Сопротивления, и надеялся выжить с фальшивыми документами. Я боялся, что во время операции откроется, что я еврей. Когда я очнулся от наркоза, нежный голос прошептал мне прямо в ухо слова утешения и поддержки: «Пока я в этом отделении — Вам нечего бояться».

Я понял, что встретил ангела. Это Вы прошептали эти слова поддержки и сострадания. Я никогда не забуду их. И никогда не забуду ту радость, с которой Вы заботились о больных; иногда Вы насвистывали ритмичные мелодии. Любите ли Вы и сейчас свистеть? Надеюсь, что мое письмо застанет Вас в добром здравии и хорошем настроении.

Я отправлял письмо так, как бросают в океан сообщение, закупоренное в бутылке. Возможно, его никто никогда не прочтет; возможно, сестра Жанна д’Арк давно уже умерла. Но однажды, дождливым ноябрьским днем 1997 года, в мой дом на северо-западе Балтимора пришло письмо из Франции, из Кастре, от сестры Жанны д’Арк.

Вы не можете себе представить, как меня тронуло Ваше письмо. А также Ваши усилия, чтобы найти мой адрес.

Я не ответила сразу на письмо — прошу простить меня за это — но моя жизнь изменилась. Из медсестры я сама превратилась в пациентку, что не очень способствует переписке.

Но, поверьте, я не утратила чувства дружбы, связывающего меня с больными. Я счастлива, что смогла помочь Вам, утешить и молиться за Вас в то время, когда Вас окружало так много ненависти.

Теперь я плохо слышу — не слышу даже телефонный звонок рядом с моей кроватью. Но Вам приятно будет узнать, что я все еще умею свистеть и попробую это сделать, прямо сейчас.

Полная приятных раздумий, я еще раз благодарю Вас за Ваши воспоминания. Думайте обо мне не как о медсестре той давней поры — на нее я давно не похожа, а как о немощной сестре, которая шлет Вам свою симпатию и благодарность за радость, доставленную Вашими воспоминаниями.

С сестрой Жанной д’Арк мы продолжали переписываться. Ее сердечные письма всегда отражали дух, не поддающийся возрасту, и уверенность в нашей дружбе: Теперь, когда мы опять нашли друг друга, ни океан, ни расстояния не смогут разлучить нас.

Все время я лелеял надежду, что рано или поздно встречусь со своим ангелом-хранителем. Надеялся, что смогу обнять ангела, ухаживавшего за мной с такой нежной заботой.

В августе 1999 года, когда мы с Фло поехали во Францию, моя мечта исполнилась. Главным событием этой поездки стало для меня, без сомнения, свидание с сестрой Жанной д’Арк в доме для пожилых монахинь «Мэзон Сен Жозеф» в городе Кастре. Наша первая встреча после всех прошедших лет, полная ностальгии и воспоминаний, насыщенная эмоциями, навсегда останется в моей душе. Когда я немного смущенно спросил, знала ли она тогда, что я еврей, она ответила: «Я была старшей сестрой. О своих пациентах я знала все».

Сестра Жанна д’Арк Сардин занесена в список «Праведников народов мира» в мемориальном комплексе Яд-ва-Шем. Это звание присуждается неевреям, спасавшим евреев в годы холокоста, рискуя при этом собственной жизнью.

Спустя годы мы раскрываем такие тайны… Летом 1978 года я нашел французскую книгу le Mémorial de la déportation des Juifs de France. Огромная, как телефонный справочник, книга содержала подробные списки всех, кто был вывезен из Франции в лагеря смерти. Дрожащими руками я отыскал вывезенных шестого ноября 1942 года. Транспорт № 42. Когда я нашел среди них свое имя, мороз прошел у меня по коже. Имена выживших были отмечены звездочкой. Рядом с моим именем звездочки не было — не сводя глаз, я рассматривал извещение о собственной смерти.

Я числился одним из призраков Аушвица.

Я числился вместе с теми, кто стоял в последние часы их жизней в транспорте № 42, — с их голодом и жаждой, со страхами и покрасневшими глазами, с плачущими младенцами и простым желанием — прожить свою жизнь нормально, до конца. Но варвары лишили их жизни.