Лео Бретхольц - Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе

Мы пошли к дому, где я оставил маму. Во дворе была все та же шелковица, тот же куст сирени, деревянная перекладина, на которой мама выколачивала пыль из ковров и половиков. Это был все тот же двор, где когда-то безработные скрипачи играли за мелочь. Бродя по городу, я чувствовал за спиной тени моей семьи, и воспоминания неотступно преследовали меня. Когда мы уезжали, мне казалось, что мы покидаем кладбище.

Мы поехали в Страсбург повидаться с Бланш Александер, с которой я работал в Лиможе. Ее кузен рабби Дойч, руководивший нашей группой Сопротивления, был теперь главным раввином Страсбурга. Наши дети отстраненно слушали некоторые из наших старых рассказов о войне. Для них все это выглядело древней историей.

Дальше мы направились в Люксембург, к реке Сауэр, которую я переплыл холодной осенней ночью 1938 года, в начале моего длинного бегства. Я вспомнил, как Беккер посоветовал мне снять носки и потом мы смеялись над этим. Спустя столько лет я стоял здесь со своей семьей и смотрел на узкую, бодро журчащую речку. Семьи с детьми, радуясь послеобеденному солнцу, расположились на берегу.

Лео, будь осторожен в воде, — услышал я мамин голос.

Однако сейчас в реке было очень мало воды, и когда я рассказывал своим близким, что в 1938 году это был бурный, стремительный поток, они кивали, соглашаясь, но я сомневался, что они верили мне.

В Эхтернахе я пошел в маленький отель с рестораном, принадлежавший Милли Кахен и ее мужу. Я помнил Милли в последнюю ночь в Ривзальте — утром меня отправляли в Дранси. Мы стояли у колючей проволоки и плакали, потому что не знали, останемся ли мы в живых. Теперь я узнал, что она умерла: погибла несколько месяцев назад в автомобильной катастрофе. Среди моих знакомых Милли была одной из самых сердечных.

Затем мы поехали в Трир и нашли монастырь, в котором я останавливался перед пересечением Сауэра. Теперь там располагалась реабилитационная клиника. Мы уехали в Париж повидаться с тетей Эрной, и туда же прилетела моя кузина Хелен из Лондона. На этот раз, спустя столько лет, нам было немного легче вспоминать прошлое.

Весной 1992 года мы с Фло вновь посетили Европу. Прошло двадцать два года с нашей последней поездки сюда. Моя кузина Хелен потеряла мужа; кузина Хильде была тяжело больна и лежала в больнице в Брюсселе; тете Эрне было почти девяносто, но она все еще была полна сил и жила в Париже; ее сын, мой кузен Поль, умер несколько лет назад в возрасте пятидесяти пяти лет; а кузина Соня все еще была в Вене. Появилась новая, вынудившая меня вернуться сюда, причина: я получил письмо из Англии от Хелен. Пока она выздоравливала после операции, у нее оказалось много времени подумать о прошлом; о своем отце, моем дяде Морице; о матери, моей тете Кароле, которая никогда не разговаривала со своей сестрой, моей мамой.

Хелен почувствовала, как быстро пролетают годы, и ей захотелось освободиться от бремени. Спустя годы мы раскрываем такие тайны… Она написала:

Наши письма непременно пересекались, и это еще один знак того, что мы намного ближе друг к другу — не в пространстве, а в наших душах. Телепатия.

Наконец-то я могу высказать то, что неотступно преследовало меня долгие годы… Мой отец был одним из тех особо привлекательных парней, кто мог очаровать любую птичку на дереве — с оперением или без. Он одерживал победы не только над совсем невинными девицами, но и над опытными женщинами, не сумевшими устоять перед его шармом.

Как-то, в то время как мою маму вместе с детьми и очень верной домработницей Лизль отправили в деревню, где было больше еды, чем в городе, твоя мать, тетя Дора, вела домашнее хозяйство у нас дома. После трех месяцев отсутствия — июнь, июль, август — мы вернулись домой, отъевшиеся и с кучей продуктов для нашей пустой кладовой. Тут выяснилось, что тетя Дора была сражена шармом моего отца или стала его жертвой, как это ни называй.

Вспышки гнева моей мамы были хорошо известны. Разумеется, она и теперь дала себе волю. Неудавшаяся попытка самоубийства держалась в тайне, и необходимо было срочно найти решение.

Макса Бретхольца, некоторое время выполнявшего портняжные работы в нашем магазине, не особо привлекательного, но очень порядочного парня, убедили жениться на тете Доре и взять на себя финансовую ответственность за новорожденного. За это ему многое пообещали плюс дали квартиру позади магазина и постоянную работу.

Уверяю тебя, он был более доволен, чем Дора, но это было лучшее решение в сложившейся ситуации. Оно было согласовано со всей семьей Бретхольцев.

Когда ты родился, мой папа — после трех дочерей — был в восторге, что теперь у него есть сын. Марта, когда подросла, узнав об этом, всегда защищала папу и находила ему оправдания.

Да, Лео, это — правда. Несколько лет назад я поделилась этим с твоим другом Фредди. Он поклялся ничего не рассказывать тебе, учитывая твои тесные и прекрасные отношения с семьей Бретхольц, в Штатах. Мы считали, что лучше держать все в тайне. Между тем я сомневаюсь, что кто-нибудь из этого поколения Бретхольцев еще жив.

Что бы ты об этом ни думал — ты был ребенком любви, и как бы мне ни было тогда трудно простить папу, я рада, что это произошло, потому что появился ты — мой брат.

Я перечитал письмо несколько раз, чтобы убедиться, что это не галлюцинации. «Да, Лео, это — правда», — писала Хелен. Понадобилось всего пятьдесят лет добровольно взятого на себя молчания, чтобы раскрыть тайну. Теперь я знал происхождение своей жизни и свое подлинное лицо. Во время войны я старался изо всех сил скрыть его от врагов и становился Марселем Дюмоном, Полем Мёнье и Максом Анри Лефэвром. В то время как истина была скрыта от меня самого. Теперь я узнал, что кузина Хелен, которую я всегда особенно любил, была мне также сестрой. Я понял, почему был похож с Хелен, а особенно с Соней так, что люди иногда принимали нас за близнецов. Теперь стало ясно, почему дядя Мориц покровительствовал мне после смерти Макса Бретхольца и почему не разговаривали между собой моя мама и тетя Карола.

И наконец-то я понял, о чем шептались взрослые в день похорон Макса Бретхольца: тайны нужно сохранить.

К тайне, раскрытой Хелен, добавился еще иронический постскриптум. В письме она выражала сомнения, что кто-нибудь из старшего поколения Бретхольцев еще жив. Я получил это письмо как раз в тот день, когда вернулся с похорон тети Мины, которая так ужасно рыдала на похоронах своего брата — Макса Бретхольца, ставшего моим отцом, чтобы уладить задним числом объяснение моего зачатия. Тетя Мина была последней из этого поколения Бретхольцев.

В заключение мы с Фло отправились в поездку, которую я должен был совершить: в Дранси — последнюю остановку перед Аушвицем, последнюю остановку перед предназначенной мне смертью во время войны. Мы поехали туда на метро и вышли на станции рядом с большой площадью с названием Place des Deportées (Площадь депортированных). Лагерь стал теперь жилым массивом с административными учреждениями на первых этажах. Здесь был мемориал, напоминающий о преследованиях и депортации почти восьмидесяти тысяч евреев из Франции. Здесь же был товарный поезд, такой же, как те, везшие тысячи несчастных на смерть. Мы вошли во внутренний двор зданий, являвшихся некогда жильем для людей в последние дни их жизни. Сейчас на месте, где когда-то выстраивали детей для их последней поездки, находилась детская площадка. На первом этаже — табличка, призывающая к заботе о детском здоровье и безопасности. Когда я ее читал, женщина открыла окно и спросила, ищем ли мы кого-нибудь.