Тарковские. Отец и сын в зеркале судьбы - Педиконе Паола
– Тебе снятся цветные сны или черно-белые?
– Цветные, и довольно часто. Иногда я вижу сны очень важные. Так, когда умер отец, я видел его во сне много раз. В двух или трех снах я с ним разговаривал о чем-то очень важном. Дед тоже снился. Один раз я видел обоих вместе. Это были прекрасные сны. Я настойчиво спрашивал их о себе и о смысле сущего, и ответ был примерно таким: сохранять спокойствие, ибо то, что должно случиться, рано или поздно случится, что я не должен чрезмерно усердствовать или ждать чудес – все само как-нибудь разрешится. Это были спокойные разговоры, они не давали мне точных ответов сразу, но в их присутствии мне было так хорошо, как будто они были со мной наяву. Иногда мне снятся странные сны – реальные до невероятности. И когда мне плохо, я вижу родителей во сне, особенно маму. Они подают мне знак, что со смертью все не кончается. Ушедшие от нас, они где-то есть, они существуют. Через несколько лет после смерти отца мне приснилось, что я говорю с ним по телефону, как в те четыре года разлуки. Я спрашивал настойчиво, хотел знать, где он и как он. Он мне говорил, что ничего не кончается, что там, как и здесь, только труднее. Как будто жизнь продолжается, с теми же вопросами, с теми же заботами, только в другой реальности. Этот сон меня успокоил.
– Ты себя любишь? Хотел бы ты быть другим?
– Я не люблю себя ничуть и хотел бы измениться… Это действительно моя проблема, я вижу свои недостатки и неудачно стараюсь их исправить. И это следующий мой недостаток; так оно и продолжается: любовь – ненависть. Я никогда ни в чем не уверен, хорошо ли я сделал то или иное. Когда меня оценивают высоко, я доволен, но потом быстро забываю о похвалах и снова впадаю в замкнутый круг закомплексованности.
– Ты знал нищету?
– Нищету – нет, скудость – да. Были трудности в жизни в России у моих родителей, это очевидно: это был всеобщий образ жизни, но была устойчивость, мои родители делали все, чтобы я себя чувствовал хорошо. У нас всегда за столом были гости и для всех находилась душевная теплота.
– Что такое богатство?
– Уж точно не деньги. Богатство – это мудрость. Моя мечта достичь такого возраста, чтобы, по меньшей мере, быть мудрым, как тот, кто видел, узнал и научился понимать сущность мира.
– Что тебя больше всего пугает в жизни?
– Насилие. Мне больно думать, насколько может быть жесток человек, насколько безжалостна наша цивилизация. Иногда мне кажется, что все это – только видимость. Животное убивает другое животное по необходимости, человек же – по более странным соображениям. Если у меня будут дети, меня будет страшить их судьба.
– Наверное, твой отец оставил огромное наследство?
– Да. Мне его наследства хватит с избытком. И не только мне – ведь это наследство чисто духовное. Когда я смотрю фильмы отца, я смотрю их сердцем, они меня всегда забирают настолько, что у меня не получается научиться технике съемок, могу только проживать их и наслаждаться, интуитивно догадываясь, как это сделано.
– Ты боишься старости?
– Нет. Смерть не пугает меня, потому что для меня она не существует. Страх не успеть сделать вовремя что-то важное – это есть. Я знаю, что еще не сделал того, что мог бы. С течением времени такая потребность становится все более насущной. Это уже невозможно откладывать, хотя я и не чувствую себя полностью готовым осуществить свое призвание.
– Ты женат?
– Был женат, но развелся.[87]
– По-твоему, человек бессмертен?
– Уверен, что да. Не знаю, в какой форме, в каком виде, но ничто не исчезает. Энергия сохраняется, преображается.
– У тебя были в жизни счастливые моменты?
– Да, конечно. Не могу сказать, что я счастлив. Я не очень-то верю в постоянное счастье. Счастье – это отсутствие боли. Когда нам хорошо с кем-то или мы влюблены, мы счастливы, но это только мгновенья, их нельзя остановить.
– Страдание тебя пугает?
– Для меня страдание и боль – в каком-то роде способы познания. Я не боюсь страдания, потому что пытаюсь использовать его, оно помогает мне вырасти. Я написал кое-что в самые трудные моменты – я чувствовал в это время реальный масштаб жизни и мира. В такие моменты получается передать что-то очень важное. И еще: когда я счастлив, мне трудно общаться напрямую. Можно быть счастливым через искусство, ибо искусство – это общение, но не прямое, а опосредованное.
– Когда ты плакал в последний раз?
– Не помню. Я редко плачу. Не могу расслабиться. Даже когда умер отец, я мало плакал и то лишь по ночам. Во сне я иногда плачу, но не знаю, наяву или действительно во сне, когда я чувствую себя свободным и распростертым. Мне легко прослезиться и трудно заплакать. Наверное, у меня такой характер. Даже в детстве я никогда не плакал от боли. Это не признак мужества, скорее, эмоциональная заторможенность.
– Какого ты мнения о женщинах?
– Мы совершенно разные и в то же время дополняем друг друга. У женщин поразительная интуиция. Иногда мне с ними трудно найти общий язык, порой кажется, что они поверхностны, но это не так, на самом деле они знают жизнь, а мне этого не хватает. Мы, мужчины, воображаем жизнь, женщина ее знает. Это касается не только быта, но и разных видов искусства. И это главное, что женщина вносит в нашу жизнь, ну и, кроме того, красота жизни, деторождения, земного бытия. Мы, мужчины, вечно рассеянны, в то время как жизнь реальна в каждое мгновение, и женщина об этом не забывает.
– Что такое любовь?
– Ну, это тайна. В России говорят, это болезнь. Я не согласен, но что-то в этом роде есть. Это одно из мгновений счастья, когда теряешь голову. Но любовь – это еще и способ познания, так же, как искусство, которому нужно учиться иногда через страдания.
Любовь – это что-то ужасно трудное, наверное, потому что очень простое… Мне тоже иногда трудно ощутить в себе любовь. Однако это самое важное: суметь не потерять чувства, несмотря на любые неурядицы.
– Тебе нравится быть влюбленным?
– Да. Страстная влюбленность, необязательно в женщину, но даже в идею, – это огромный опыт и школа жизни.
– Сейчас ты влюблен?
– Да. И я могу сказать, что я счастлив, вопреки всему. А там увидим. Но в эту минуту – да. Прекрасно, что никогда не знаешь, что случится завтра. Нет ни в чем уверенности. Но сейчас я влюблен.
Андрей Тарковский (младший) на презентации русского издания книги отца «Мартиролог». Москва, февраль 2008 года
В феврале 2008 года Андрей Андреевич Тарковский представил в Москве наконец-то изданную на русском языке книгу его отца «Мартиролог».
Не думать о смерти
Баден-Баден – Париж 1986-1987
Арсению Тарковскому было суждено пережить сына…
После курса химиотерапии в больнице Сарсель под Парижем у Леона Шварценберга состояние Андрея заметно улучшилось, и 11 июля 1986 года он покинул клинику. Марина Влади поселила семью Тарковских у себя. На время ее дом стал домом Андрея.
Тарковский продолжает работу над монтажом «Жертвоприношения», а через некоторое время уезжает из Парижа в ФРГ – чтобы пройти очередной курс лечения в модной антропософской клинике («по совету неумного друга», – комментирует Марина Влади).
«Неумный друг» – это Эббо Демант. Именно он убедил Андрея поехать в Германию, в город Эшельбронн, в двадцати километрах от Баден-Бадена в известную клинику, основанную Рудольфом Штайнером.[88] Любопытно, что когда-то Андрей даже подумывал снять фильм об этом гуру антропософии.
К сожалению, модная клиника не помогла, хотя Андрей очень на нее надеялся. Мало того, здесь Тарковский перенес тяжелое крупозное воспаление легких. Он прогулялся босиком по росистой траве, но для ослабленного организма это стало чрезмерным испытанием.
