Валерий Поволяев - Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина

Причем каждый раз подчиненным давалось понять, что за новым пришедшим начальником стоят серьезные силы. Раньше ссылались на ЦК КПСС, сейчас на «серьезные силы» — при этом следовал многозначительный жест — пальцем тыкали в потолок.

Так постепенно, довольно тихо, без скандалов менялось руководство Комитета госбезопасности.

Попытались забраться и в разведку, отдать пару кресел «своим человечкам», но Шебаршин стоял твердо: руководить разведкой должны профессионалы, хорошо знающие свое дело и добившиеся работой, знаниями, умением право руководить. И никаких «тихих выдвиженцев» — особенно со ссылкой на Кремлевский холм и его обитателей.

Семнадцатого сентября собралась Государственная комиссия по расследованию деятельности КГБ в горячие августовские дни: было понятно, что комиссия эта решит и судьбу КГБ. Быть комитету или не быть?

Предоставили на комиссии слово и Шебаршину. Шебаршин сказал, что «КГБ должен быть, безусловно, упразднен, разведка должна быть выделена в самостоятельное ведомство». Причем Шебаршин добавил, что это единодушная точка зрения всех сотрудников ПГУ.

Затем Шебаршин, объяснив ситуацию с появлением в органах людей, имеющих сильных толкачей в верхах, предложил включить в постановление комиссии следующий параграф: «Рекомендовать руководству КГБ СССР в течение переходного периода воздержаться от структурных изменений и кадровых перемещений»…

Надо было видеть в этот момент лицо и глаза Олейникова. Олейников как раз усиленно протискивал в первые замы к Шебаршину своего человека — полковника Рожкова, работавшего в Германии.

От разведки полковник Рожков был далек так же, как Калининград от Камчатки, — для него это просто была новая профессия, которую нужно было изучать с азов, это во-первых (Рожков ранее занимался контрразведкой), а во-вторых, он был в ПГУ человеком чужим совершенно, а чтобы стать тут своим человеком, нужно было съесть с коллективом несколько пудов соли, коллектив здесь был очень непростой… Но Олейникову (а за ним, как говорили знающие люди, просматривался и Бакатин) нужен был в службе разведки свой человек.

У Шебаршина была предварительная встреча с Рожковым, Леонид Владимирович настоял на этом, но особого впечатления полковник-контрразведчик на него не произвел.

После заседания комиссии Шебаршин сделал несколько попыток переговорить с Бакатиным и поставить точку в вопросе с Рожковым, но Бакатин начал уходить от всех контактов с Шебаршиным.

Ситуация, как потом отметил Шебаршин, напоминала «Уловку-22» Хеллера. «Начальник приказывал пускать к нему посетителей только тогда, когда он отсутствует. Документы он (Бакатин) тоже читает выборочно, попытка наладить контакт по переписке также повисает в воздухе, хотя отдельные резолюции до нас доходят. Докладываем о вербовочном подходе к нашему сотруднику за рубежом. Резолюция: “Почему вас это удивляет? Ведь и вы иногда действуете таким же образом”».

Очень неприятная была эта отписочка, поступившая из секретариата Бакатина. Такое впечатление, что говорили они на разных языках. Шебаршин из одной страны приехал, Олейников с Бакатиным из другой. «В огороде бузина, а в Киеве дядька», — так, кажется, ранее высказывались умные люди на этот счет. В конце концов Шебаршин узнал, что приказ о назначении полковника Рожкова первым замом в ПГУ подписан — вот тебе и в огороде бузина… Это было настоящим служебным оскорблением, не меньше.

Ну, а дальше — хуже. Шебаршин до Бакатина так и не дозвонился — не соединили — слишком большим чином стал Вадим Викторович.

Ведь столько Шебаршин боролся, протестуя, чтобы ему не подставляли разных «отставной козы барабанщиков», в том числе из очень высоких мест — из ЦК КПСС, например, — и с мнением его всегда считалось. Даже своенравный Крючков.

Но Бакатин — это не Крючков. В душе Шебаршин все-таки не верил, что его смогут так беспардонно обойти и игнорировать, — напрасно не верил: к нему отнеслись как к тени, а не как к руководителю. Он вновь начал названивать Бакатину.

На этот раз дозвонился — видно, команда такая имелась. Едва сдерживая гнев, но все же стараясь, чтобы голос звучал ровно, попытался объясниться с Бакатиным.

Тот проговорил тоном, будто ничего и не произошло, удивленно-сочувствующим:

— А где же вы были раньше? Я уже подписал приказ.

Вот так: подписал приказ, и назад хода нет. Теперь за спиной Шебаршина будет находиться человек, который станет докладывать о всех его действиях наверх. И вообще, на Лубянке будет очень хорошо известно, что происходит в «Лесу», — так понимал Шебаршин.

Шебаршин сказал Бакатину, что в таком случае просто-напросто должен покинуть свой пост.

Для Бакатина это было неожиданностью, он замолчал на несколько мгновений, но марку свою, а точнее, постановку головы — держал до конца. Внедрение своего человечка в ПГУ было для него важнее, чем сохранение профессионала высокого класса в этой организации. Через семь минут Шебаршин сидел за пишущей машинкой и двумя пальцами отстукивал рапорт об уходе из КГБ. Об этом моменте в книге уже рассказал Сцепинский.

В архиве Леонида Владимировича сохранился второй экземпляр рапорта — Шебаршин печатал под копирку, — мы его даем в разделе иллюстраций. Эта пожелтевшая бумага несет на себе запах горьких дней, очень похожий на запах дыма, и большинство людей, причастных к созданию этой книги, пришло к выводу, что копию рапорта (впрочем, это не копия, а самый настоящий подлинник, вытащенный из-под копирки) надо дать.

Вчитайтесь в строки рапорта, и вы поймете, что испытывал тогда Леонид Владимирович и каким мужеством надо было обладать, чтобы написать его. Времена наступали мутные, может быть, даже суровые, это понимали все, а уж Шебаршин с его склонностью к углубленному анализу — тем более. Было горько, неспокойно, хотелось напиться.

Как и положено в таких случаях, Шебаршин послал рапорты Горбачеву, Ельцину и Степашину, руководившему комиссией по расследованию деятельности КГБ в августе девяносто первого года — еще в три адреса. Все-таки начальник разведки страны — это, по крайне мере, не меньше, чем министр средней руки. А может быть, даже и больше.

Потому и была такая масштабная рассылка.

Ну, а дальше репрессивные колеса машины, жаждущей возмездия, прокатились по очень многим участкам августовских событий.

Всем хорошо известна судьба членов ГКЧП. Известно самоубийство Пуго, известна гибель маршала Ахромеева, известно, как вели себя демократы, совершившие тихую революцию (и до сих пор не желающие сознаваться в этом), известно, что произошло, в какой омут бандитизма, воровства, казнокрадства, бесправия, грязи попала страна в пору Ельцина.