Генрих Жомини - Политическая и военная жизнь Наполеона

Как ни умеренны были эти министры, но все же они были англичане. Притом, с ними вместе заседали Гренвилль, Уиндем и Мойра(8), которых чувства были совершенно противоположны. Одною из первых мер, ими принятых, было объявление приказом совета (от 16 мая) блокады портов Ла-Манша, начиная от Антверпена до Гавра. Эта, совершенно новая мысль, блокировать страну по одному только приказу совета, была вполне непонятна; тем более, что на этом блокированном берегу у меня не было даже армии, которая бы угрожала англичанам. Я тотчас же отомстил бы за это алжирское распоряжение, если бы меня не остановили новые переговоры, начатые в это самое время с Сент-Джеймским кабинетом.

Положение твердой земли было не так мирно, как казалось; новые тучи, хотя еще отдаленныя, показались на всех краях горизонта.

Я получил еще в Мюнхене неожиданное известие, что прусский король не соглашался утвердить договор Гаугвица иначе, как с оговорками, которые совершенно изменяло самую сущность его. Правда, что по извинительному усердию, этот министр поступил против данных ему наставлений, и может быть, худо выполнил приказания своего государя. Положение короля было весьма затруднительно: он только что заключил с Англией договор, по которому обязывался покровительствовать в Ганновере ее войскам, которые со своей стороны должны были помогать Пруссии в случае нападения французов: этот договор был заключен позже венского [Венский трактат был заключен 13 декабря; Гаугвиц, намереваясь ехать 17-го, не почел нужным послать к королю; он прибыл только 25-гo, a 22-го был заключен в Берлине договор с Англией. Если бы Гаугвиц послал курьера (кажется дело, по важности своей, этого стоило; он бы избавил свое правительство от упреков, сделанных ему впоследствии. Англия даже утверждала, что Берлинский кабинет желал участвовать в договоре о денежном вспоможении; но Пруссия отвергает это обстоятельство]. С другой стороны император Александр предлагал королю отдать в его распоряжение всю русскую армию по договору, заключенному в Потсдаме.

Нельзя было ожидать, чтобы человек с столь благородным и возвышенным характером, как Фридрих Вильгельм, мог согласиться на союз со мною, несмотря на только что принятые обязательства. Король весьма дурно встретил Гаугвица: но выгоды государства перевесили внушения души его, ему оставалось или решиться испытать всю тяжесть моего гнева, или принять мои условия.

Увлеченный своими советниками, король решился на одну из тех мер, которые только запутывают дела, вместо того чтоб уладить их: он утвердил договор, с условием, что он временно займет Ганновер, до заключения мира, и что тогда только уступит свои три провинции, когда Англия утвердит его приобретение. Я так мало ожидал подобного поступка, что уже отдал Аншпах Баварии, имевшей полное право на это вознаграждение за уступленное ею герцогство Вюрцбург, доставшееся по Пресбургскому договору великому герцогу Тосканскому взамен Зальцбурга, отданного Австрии. Мне следовало бы подождать ратификации берлинского кабинета для распоряжения этими аншпахскими провинциями; но они уже были отданы; дело конченное нельзя было поправить. В том грозном положении, в которое поставила меня Аустерлицкая победа, я тем менее был расположен сносить унижение от короля, что смотрел с весьма хорошей стороны на поведение Гаугвица. Уступив королю богатое курфюршество взамен малых провинций, расположенных в дальнем расстоянии от его государства, я ему дал втрое более народонаселения и доходов, нежели сколько получал от него; сверх того наши границы не были смежны, как прежде, и следовательно Пруссия избавлялась от участия во всех распрях, могущих возникнуть между мною и Германиею. Это было самое полное удовлетворение, какое только я мог ему предложить, за нарушение неприкосновенности его земель. Лучше ли бы поступил я, наказав Бернадотта за исполнение моих собственных приказаний? Неужели я должен был придти с веревкою на шее в Берлин, подобно древним германским императорам, отправлявшимся некогда таким образом в Рим испрашивать себе прощения? Мне казалось гораздо проще согласиться, что мы были естественные союзники; что Ганновер принадлежал мне как победителю; уступая его Пруссии, я ее увеличивал на счет самых злейших моих врагов, производивших все коалиции; что выгоды Пруссии были в этом случае согласны с моими, и что благоразумнее было принять мои предложения, нежели удары моей победоносной армии в то время, когда Австрия была не в состоянии подать помощь Пруссии, а Россия «была слишком удалена, чтобы приспеть во время».

Врожденное благородство души — вот причина, побуждавшая Фридриха Вильгельма иначе понимать вещи и отказаться принять земли, отнятые у Георга III, с которым он был более в дружеских, нежели в неприязненных сношениях; она была достойна всякого уважения. Очевидно и то, что это приобретение сделалось бы только тогда верным, когда бы Англия признала его при заключении мира. Занятие земли войсками есть следствие побед; но обладание ею получает законность только через договоры или продолжительное овладение, которого уже нельзя более оспаривать. Итак, Фридрих Вильгельм должен был уступить мне три провинции за землю, хотя и гораздо обширнейшую, но на обладание которой он никогда не получил бы согласия Англии, что ввергло бы его в беспрерывные распри с этой державой.

Неприятное положение Пруссии проистекало из ошибки Гаугвица, который, ослепленный мнимыми выгодами заключенного договора, довольно неточно определил условия его. Он должен бы был сказать, что если уступка Ганновера сделается препятствием к заключению общего мира и что если по этому для блага Европы надобно будет возвратить его Англии, то Франция должна дать Пруссии другое, равноценное вознаграждение. Так как оговорка эта была упущена, то сам король мог сделать мне подобное предложение и, вероятно, я бы согласился. В случае же отказа с моей стороны Фридрих Вильгельм должен был избрать или опасную и неминуемую войну со мною или менее вероятную войну с англичанами. Решаясь на первое, следовало послать с наивозможной поспешностью и тайною доверенное лицо в Петербург, призвать русских в Силезию и вступить в переговоры с Австрией; решаясь на второе, следовало просто и без всяких оговорок утвердить трактат, заметив только, что если это вовлечет Пруссию в войну с Англией, то Берлинский кабинет, согласившись делить со мною удачи и неудачи войны, должен заключить наступательный и оборонительный договор, который обеспечил бы и участие его в выгодах в случае успеха. Из всех представлявшихся способов действий король выбрал самый худший, и самый невыгодный для меня, и самый опасный для Пруссии.