Генрих Жомини - Политическая и военная жизнь Наполеона

Неудача этих последних попыток удостоверила меня в необходимости необычайных средств для восторжествования над Англией. Следовало найти способ уничтожить могущество и торговлю англичан на твердой земле; но я не иначе мог иметь достаточное число моряков и кораблей, как подчинив моему влиянию все прибрежные страны, а в ожидании этого я мог закрыть, обладая этими странами, всякий доступ неприятельской монополии.

Самое верное средство успеха в этом представлялось в тесном соединении держав твердой земли; но каким способом достигнуть этого общего согласия, которое было противно торговым выгодам одних и честолюбивым видам других? Последние, униженные нашими победами, дышали только мщением; первые обязаны были всем благосостоянием своим торговым сношениям под сенью благодетельного нейтралитета. Чтоб заменить это общее согласие, мне нужен был по крайней мере союз хотя одной первостепенной державы. Недавний опыт убедил меня в невозможности бороться с британским колоссом, пока мы не будем в состоянии иметь на твердой земле надежного оплота, чтобы противостоять коалициям, которые Сент-Джеймский кабинет готов был всякий раз устраивать, видя себя в опасности. Только тогда мог бы я обратить наши силы на твердой земле в вспомогательные, и имел бы возможность употребить силы, народонаселение и доходы Франции на морскую войну.

Союз Людовика XV с Австрией в 1756 году, столь славный для Шуазеля, имел подобную цель; скоро распространившись на царствующие дома Неаполя и Сардинии, он дополнил федеральную систему Франции. Союз с Испанией был возобновлен; для успеха следовало возобновить и союз с Австрией. Но была ли хотя бы малейшая вероятность привлечь на свою сторону эту державу, побежденную нами в ста сражениях и лишенную мною преобладания над Германией и Италией? Революционная война не произвела ли между этими двумя старыми союзниками если не вечную, то, по крайней мере, продолжительную вражду? Должен ли я был для окончания этой вражды лишить Францию плодов ее побед, и обогащать побежденную державу, которой выгоды могли быть одинаковы с выгодами Людовика XV, но которой правила и виды были теперь совершенно противоположны нашим?

Россия, для которой Англия была так опасна, должна была страшиться и того преобладания, более непосредственного, которым грозил я Европе. Она вооружилась против меня, и я не мог искать ее союза. Пруссия, обогащенная плодами своего нейтралитета, надеялась, что все политические бури пройдут мимо, не касаясь ее: притом же она была слишком слаба, чтобы собственным своим союзом восстановить равновесие: 7 миллионов жителей могли бы только тогда удерживать Австрию и Россию, когда бы все силы Франции подкрепляли их; а это не соответствовало цели [я говорю тут, что союз Пруссии не был достаточен для обеспечения равновесия на твердой земле; впоследствии я скажу, что она была необходимейшим союзником во время войны против севера и делала меня обладателем Германии: в этом нет противоречия. Первое предположение применяется к войне на море, при положении Европы в 1805 году, то есть к борьбе, в которой Франция желала бы употребить все свои силы, не становясь главным действователем на твердой земле. В войне же собственно на твердой земле, где вся Германия была на нашей стороне, Пруссия, присоединяясь к нам, разумеется, делала нас повелителями Европы. В первом предположении Пруссия была главным действующим лицом, во втором только вспомогательным].

Что же мне следовало предпринять? Мне оставалось одно средство: окружить себя второстепенными государствами, соединенными между собою. За благодеяния Франции они должны были действовать заодно с нею. Этим средством можно было приобрести достаточный перевес на твердой земле, чтобы удержать Австрию и Россию от новых попыток на поле брани, и иметь в последствии возможность обратить все мое могущество на Англию и все мое влияние против ее торговли.

Таковы были первоначально настоящие причины этих присоединений к моей империи этих королевств, отданных членам моей фамилии. Я искал не увеличения пространства, а источников силы для борьбы против Англии и ее союзников. По мере того, как британские эскадры приобретали новые успехи и покоряли какую-либо колонию в Индии, я спешил объявить новое присоединение какой-нибудь провинции в Европе, желая убедить англичан, что они ничего не выиграют, продолжая войну; что с каждым их приобретением, я удваиваю мое могущество, и что из моих присоединений к Франции извлекаю более выгод, нежели они из вновь приобретенных колоний.

Без сомнения эта система была противна принятым понятиям о народном праве, которого закон отвергает всякое завоевание, если наследственность или браки не дают на него права; но я не первый попирал эти, столь прославленные правила публицистов; Фридрих Великий и Екатерина II 40 лет до меня, а другие еще прежде их поступали подобным образом. Притом англичане считали себя вправе делать на море все, чему Европа не могла воспротивиться. От чего же я не мог действовать на суше, как они на море? Если море принадлежит тому, у кого наиболее кораблей, от чего же твердая земля не может принадлежать тому, у кого более батальонов, и кто умеет их употреблять лучшим образом?

Основываясь на этих рассуждениях, я решился воспользоваться важными успехами, приобретенными мною в войне 1805 года, чтобы дать решительный перевес моей федеративной системе; следствием этого было присоединение к ней Неаполитанского и Голландского королевств и образование Рейнского союза.

Между тем, как я полагал основания этой новой системы, знаменитый Питт умер скоропостижно (23 янв).

Говорят, что кончина этого великого человека была ускорена известием об Аустерлицкой победе, обещавшей продолжительное благоденствие империи, которую он хотел ниспровергнуть. Не знаю, справедлива ли всеобщая молва, но преемники Питта, назначенные королем, объявили в начале, что Англия, видя успехи наши, чувствовала необходимость переменить свою систему. Фокс был назначен главою нового правления. Выбор этого оратора, известного приверженца мира, служил хорошим предзнаменованием, хотя по положению и образу мыслей человека нельзя судить о его будущих поступках, когда он сделается министром: Людовик XII сказал, что король французский не мстит за обиды герцога Орлеанского; выбранный из оппозиции министр не был бы достоин управлять государством, если бы он не сказал также, что мнения оратора должны измениться, когда он поставлен на первую степень правления в государстве. Питт также, пока не овладел браздами правления, принадлежал к оппозиционной партии. Однако товарищи, назначенные Фоксу (Эрскин и Грей(7)), были также из числа благоразумных людей, постоянно желавших мира.