Михаил Болтунов - Душа разведчика под фраком дипломата

— Возможно, дело не во мне, коллега? А тот, кто служит в этом здании, находится под подозрением у «большого брата».

Шеф отдела внешних сношений не нашелся что ответить. Он так и не проронил ни слова.

Начальник разведки военно-морских сил адмирал Студеман встречал Сакулькина у своего кабинета. К удивлению Ивана Павловича, агентесса зашла в кабинет адмирала следом за ними. Стало быть, ее здесь хорошо знали, и шумный спектакль с сопровождением, ожиданием у шлагбаума разыгран с благословления руководства ВМС.

Как обычно, гостям предложили кофе и началась протокольная беседа.

— Господин адмирал, — сказал Студеман, — руководство военно-морских сил сожалеет о случившемся. Мы выступали против такого решения. Но оно было принято высшим политическим руководством страны.

Откровенно говоря, после таких слов даже столь опытному и закаленному военному дипломату стало не по себе.

— Господин Студеман, — ответил Сакулькин, — вы получили адмиральское звание совсем недавно, а я уже десять лет назад, и поэтому прекрасно знаю, как решаются подобного рода вопросы.

Ни сапожник, который шьет сапоги, ни пирожник, пекущий пироги, как правило, их не носит и не ест, но делает это для других. То же самое творят клерки, готовящие предложения для руководства. А оно в свою очередь принимает решения, в том числе и политические.

По лицу было видно — адмирал Студеман понял «тонкий» намек коллеги.

Побеседовали еще. Все больше говорил гость: о Договоре по предотвращению инцидентов на море и в воздушном пространстве, в разработке которого Сакулькин принимал участие вместе с начальником штаба ВМС адмиралом Тростом, о людях Америки, о стране, о знакомых в политических и военных кругах США.

Выразил сожаление Иван Павлович и принятым руководством США решением. Сказал, что время рассудит. И оказался прав. Не прошло и двух лет, как Госдепартамент США поднял вопрос об увеличении дипломатических и технических должностей как в Вашингтоне, так и в Москве.

Пытался Студеман вручить адмиралу Сакулькину и традиционный подарок по случаю отъезда, но Иван Павлович отказался. В данных обстоятельствах не до подарков. На том и расстались…

… Наступило 31 октября 1986 года — день отъезда. На территории жилого комплекса посольства проводить своих коллег собрались дипломаты с семьями. Среди отъезжающих распространился слух, что на родине, в Москве им готовят большую встречу. Мол, в Шереметьево прибудут высокие партийные деятели, военные руководители.

Потом была дорога в международный аэропорт «Даллас», толпы фото- и тележурналистов на смотровых площадках. Наконец они в самолете. Лайнер разбежался по взлетной полосе и поднялся в воздух.

Вспоминая этот момент, Иван Павлович Сакулькин как-то скажет: «Все грязное, злобное, чужое осталось позади и сегодня воспринимается как кошмарный сон».

Утром 1 ноября ИЛ-86 приземлился в аэропорту «Шереметьево-1». Их никто не встречал. Не было оркестра, руководителей. Разве что родные да друзья. От МИДа — рядовой сотрудник, от Минобороны — майор из управления внешних сношений. Правда, они быстро организовали транспорт. И на том спасибо.

О чем думал контр-адмирал Сакулькин, возвращаясь из Америки домой? Позади была большая жизнь — детство, юность, учеба, служба на флоте, длительная командировка в Великобританию и четыре командировки в США. В общей сложности за границей он провел 17 лет, 14 из которых работал в Соединенных Штатах. В Вашингтоне Иван Павлович начинал оперативным офицером да должности водителя еще в далеком 1954 году. С тех пор прошло, подумать только, тридцать два года. Но не об этих годах вспоминал адмирал. Всплыл в памяти давно забытый факт из жизни его деда Михаила Романовича. Родословной в их семье, как и в большинстве бедных безграмотных крестьянских семей, попросту не было. Но тот случай почему-то передавался из поколения в поколение. Запомнил его и внук Иван.

Дело в том, что дед по отцовской линии Михаил — был человеком смекалистым и работящим. Не имея никакого образования, он обучился печному делу, да так, что стал знатным мастером-печником. Отправился на заработки в Сибирь, где подрядился в артель в надежде заработать деньги на будущую женитьбу и создание семейного очага.

Артель, состоящая из людей молодых и сильных, ставила печи в основном в городах и селах на малоосвоенных землях. Так артельщики добрались до Владивостока.

Однако мотание по чужим краям не давало желаемых заработков. Однажды кто-то поведал артельщикам, что в Америке мастера, подобные им, нарасхват. И тоща они решили махнуть за океан: купили билеты на пароход и отплыли в дальнее путешествие.

Но в Японском море старый пароход, подаренный Америкой России, попал в шторм и, не выдержав ударов стихии, повернул обратно.

Дед возвратился в родную деревню, построил дом, сложил печь всем на загляденье, женился. В семье родились две дочери и два сына. Одного из них назвали Павлом. Он и стал отцом будущего разведчика адмирала Ивана Сакулькина, который теперь, как когда-то его дед, возвращался домой. Вот так Америка причудливо вплелась в их судьбы. Дед не сумел осуществить мечту, не добрался до далекого и, как казалось ему, счастливого континента. Внук провел на нем почти полтора десятка лет. Был ли он счастлив там? Вряд ли. Зато он счастлив теперь, вернувшись на родную землю. Пусть без оркестра, без объятий высоких начальников, без торжественных речей. Тихо, скромно и как-то тепло по-домашнему.

Иван Павлович засунул поглубже руки в карманы пальто и нащупал там сложенный вчетверо листок. Ах да, один из офицеров резидентуры, прощаясь, вручил этот листок и сказал: «Прочитайте, когда прилетите в Шереметьево». Сакулькин спрятал послание в карман и забыл.

Он развернул листок. На нем было напечатано стихотворение. Небольшое, всего несколько четверостиший. Называлось оно весьма подходяще — «Шереметьево».

Где-то в небе возникли высокие звуки,Будто тихо и нежно кто-то тронул струну.О великое счастье — после дальней разлукиВозвратиться обратно в родную страну.

Возвратиться не кем-то, не вчерашним талантом,Осознавшим ошибки парижской зимой,Не прощенным за старость седым эмигрантом,А вернуться с работы. С работы — домой.

Ни дожди, ни метели, ни жаркое пламяНе сломили, Россия, твои рубежи,И высокие звезды встают над лесами,И серебряный месяц в овраге лежит.

В шереметьевской роще — березы, березы.Молча девочка держит цветок полевой.Ты прости мне, Россия, невольные слезы,Просто долго мечталось о встрече с тобой.

Адмирал почувствовал, как перехватило горло и по щеке предательски покатилась слеза.