Иоахим Видер - Я выжил в Сталинграде. Катастрофа на Волге

В связи с этим нельзя пройти мимо письменных указаний, в которых фельдмаршал Манштейн в начале января 1943 года, отвечая на экстренные запросы Паулюса относительно организации прорыва, пытается снять бремя ответственности с подчиненного ему командующего армией. В этих указаниях, как их излагает Паулюс, говорилось примерно следующее: «…Я понимаю и разделяю те опасения и тревоги, которые внушает вам судьба 6-й армии. Однако вышестоящие инстанции более широко информированы, лучше знают, что диктует обстановка, и несут ответственность за свои решения. Ваша задача состоит в том, чтобы всемерно содействовать выполнению полученных вами приказов. За то, к чему это приведет, вы не несете никакой ответственности». И Паулюс добавляет: «То обстоятельство, что командующий группой армий до самого конца солидаризировался с приказами главного командования сухопутных сил, также влияло на мои поступки. Фельдмаршал Манштейн пользовался репутацией особенно авторитетного в оперативных вопросах человека, способного отстоять свое мнение перед Гитлером».

Когда в результате уничтожающего русского наступления «котел» был раздавлен и зажатая со всех сторон 6-я армия начиная с середины января билась в неописуемо мучительной агонии, Паулюс продолжал до самой последней минуты упорно придерживаться внушаемого ему свыше взгляда, что 6-я армия, жертвуя собой, призвана связать вражеские силы с тем, чтобы способствовать восстановлению или даже, быть может, спасению остального фронта. Он был в этом убежден и после того, как дважды повторенная им просьба разрешить капитуляцию, которую он и сам теперь уже признавал необходимой, была неумолимо отвергнута высшим командованием. Паулюс видел, какие адские мучения терпит его армия. В его записях есть такие слова: «Сознание всех этих ни с чем не сравнимых мук моих солдат и офицеров тяжелым грузом давило на мои решения. В конфликте между долгом повиновения приказу, о котором мне то и дело напоминали, подчеркивая, что важен каждый лишний час, и долгом человечности по отношению к моим солдатам я считал, что должен отдать приоритет долгу повиновения».

В другом месте своих записок Паулюс, как бы подытоживая свои мысли, на которых заметен отпечаток более поздних тяжелых раздумий, более обстоятельно излагает свои взгляды на этот счет. Там он говорит об угнетавшем его неразрешимом противоречии между сыпавшимися сверху категорическими приказами во что бы то ни стало удерживать фронт и соображениями гуманности, требовавшими прекращения сопротивления. Стратегическая обстановка в целом, как он считает, «повелевала стоять насмерть и принести себя в жертву», чтобы избежать еще больших жертв на других участках и крушения всего фронта. Тогдашняя ситуация, замечает Паулюс, не могла оправдать самовольных действий на передовой линии фронта, ибо субъективно осознанная безвыходность положения, сулившего гибель или плен, еще не давала сознающему свою ответственность командующему права нарушать приказ. В тех условиях ни армия, ни народ не поняли бы подобных действий, поскольку это по своим последствиям было бы «революционным политическим актом против Гитлера». К тому же, по мнению Паулюса, самовольная сдача позиций в Сталинграде дала бы Гитлеру повод свалить всю вину за начавшее уже вырисовываться военное поражение на генералов, тем самым создав почву для новой легенды об «ударе кинжалом в спину». Политические намерения, как заявляет Паулюс, были чужды ему. «Я был солдатом и считал тогда, что служу своему народу именно тем, что повинуюсь приказу».

Субъективную честность и искренность выдвигаемых Паулюсом аргументов не следует оспаривать. Однако подобные теоретические рассуждения, которые во многих отношениях механически переносят повседневные правила поведения на нераспознанные в самой своей сути и совершенно исключительные по своим чудовищным последствиям условия, показывают, в какой ужасающей степени командующий армией как типичный выразитель профессионально военного образа мышления оказался не в состоянии правильно оценить сложившуюся ситуацию и историческую значимость своих решений. И Паулюс спасовал не только в том отношении, что в силу своей аполитичности не смог подняться над событиями. Во второй половине января требовалось не столько совершить осознанную политическую акцию, сколько принять справедливое с точки зрения человеческой нравственности решение. Ибо охватившая армию агония, не прекращенная приказом командования, разрушала все понятия о воинской этике уже потому, что сама она возникла в нарушение законов нравственности. Что же касается опасности возникновения новой легенды об «ударе кинжалом в спину», то ответ на этот вопрос мог быть найден и в ином плане.

В начале второй недели января был отвергнут русский ультиматум. К этому времени истерзанная голодом, эпидемиями и морозом армия, несмотря на сохранившиеся у нее остатки боеспособности, находилась в таком состоянии, когда по прежним представлениям могла бы, как это утверждает один из лучших знатоков Сталинградской битвы, произойти «почетная капитуляция».

10 января, когда началось русское генеральное наступление, в дневнике боевых действий вермахта появилась запись: «Суточная продовольственная норма 6-й армии составляет ныне 75 граммов хлеба, 200 граммов конины, включая кости, 12 граммов жиров, 11 граммов сахара и 1 сигарета. К 20 января будут забиты все лошади» [137] . В этой обстановке командующий армией был обязан самым тщательным образом продумать, ради чего и с какой целью с его санкции приносятся в жертву десятки тысяч людей. На другой чаше весов он был обязан взвесить ценность бросаемых на ветер человеческих жизней. От этой ответственности его не могли избавить ни слабое знание общей обстановки на фронтах, ни приказ высшего командования.

Дневник военных действий оперативного штаба вермахта с сухой лаконичностью зафиксировал 23 января чреватые зловещими последствиями события: «На поставленный вчера вечером генералом Цейцлером вопрос, можно ли теперь разрешить 6-й армии капитулировать, фюрер ответил отрицательно. Он заявил, что армия должна сражаться до последнего человека, чтобы выиграть время. На соответствующую радиограмму фюрера в адрес 6-й армии генерал-полковник Паулюс ответил: "Ваши приказы будут выполнены, да здравствует Германия!" [138]

Почему командующий армией вообще счел нужным на заключительной стадии трагедии, разыгравшейся по вине Гитлера, снова обращаться к верховной инстанции с запросом, ответ на который, судя по предшествовавшему опыту, был заранее предрешен. И зачем ему было лишний раз афишировать свою готовность повиноваться приказу, остается по сей день неясным. Генерал Дёрр со всей суровостью осудил этот шаг. «Тот факт, – писал он, – что облеченный ответственностью за свои войска командир, находясь в подобной ситуации, вместо того чтобы действовать по своему усмотрению, обращается к находящемуся за 2 тысячи километров от фронта верховному главнокомандующему за разрешением капитулировать, не соответствовал немецким солдатским традициям. 24 января можно было настолько ясно представить себе, какие ужасные формы и масштабы примет надвигающаяся катастрофа, что генерал Паулюс при любой трактовке солдатского долга и традиций имел право и был обязан оценить жизнь более чем 200 тысяч солдат выше, чем утратившее свой смысл предписание инстанции… История никогда еще не признавала за каким-либо полководцем права приносить в жертву жизни своих солдат после того, как они лишились способности сражаться».