Генрих Айнзидель - Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага. 1942-1948

— И что, здесь совсем никто не сопротивляется? — вмешался я.

— О, конечно, они пытаются выступать. Но в НКВД обычно лучше информированы об этом, чем я. Они держат всех этих господ в кулаке. Эти самодовольные маленькие человечки заслуживают того, чтобы самим копать себе могилы. Уверяю вас, что я научился у русских, как следует обращаться с трусливыми свиньями.

Да, он научился этому и еще многому другому. Когда он представил мне супругу, я был потрясен. Из его рассказов в плену в России я нарисовал себе образ этакой маленькой Гретхен. Но эта женщина была настоящей бой-бабой, для которой партийный жаргон успел стать второй натурой. И тогда же он рассказал мне, как произошло это перевоплощение. Во время войны его жена узнала от «черных слушателей», что тайно прослушивали передачи зарубежных радиостанций, о том, что ее муж выступает на московском радио. Она не могла в это поверить. Как мог ее скромный Бернард, который так почитал фюрера, дойти до этого? Нет, такого просто не могло быть никогда. Здесь что-то было не так, решила она, и, чтобы стать на правильной стороне, рассказала обо всем в полиции. В результате был арестован один из служащих, который оказался коммунистом. Когда пришла Красная армия, пришла пора быть арестованной госпоже Бехлер. Она исчезла без следа за несколько дней до возвращения Бехлера. Он пытался вмешаться или, по крайней мере, разобраться, что с ней произошло, в какой лагерь она попала и каким был приговор. Все напрасно. «Дело вашей супруги настолько серьезно, — сказали ему в НКВД, — что мы советуем вам оставить все это».

— И что мне оставалось делать? — спросил меня Бехлер. — Я объявил ее погибшей и женился второй раз. С моей нынешней женой все в порядке. Она бывший член союза молодых коммунистов, хорошо политически подкована. Уверяю вас, она мой лучший соратник.

Бехлер рассказывал и о других вещах.

— Вы знаете, в Потсдаме на улице валялись все вклады бывшего вермахта. Сотни тысяч банкнотов просто валялись на проезжей части. Думаете, я взял себе хоть одну? Нет и нет, я тогда был таким наивным.

— Да… — пробормотал я потерянно.

— Ну конечно, — он скороговоркой проговорил извиняющимся тоном, — я ведь не знал тогда, что мы все еще станем пользоваться рейхсмарками.

— Ну, даже если бы и нет, у вас ведь и так все хорошо. — Я не смог удержаться, чтобы не бросить насмешливый взгляд на широкие окна его террасы и нарочито богато оформленную студию.

— О да, я не могу пожаловаться. Но мне это нужно, вы же знаете. С таким широким кругом обязанностей у человека должен быть настоящий дом, иначе он очень скоро износится.

Госпожа Рюкер восхищенно посмотрела на коллегу своего мужа. Нам только что поведали, как никогда не следует разговаривать с русскими и как легко можно сгореть по вине собственного языка, поддавшись соблазну критики. Но я настаивал, что мы все равно должны быть смелыми и что в конце концов нас все равно услышат. Но женщина перебила меня:

— Вам хорошо так говорить, у вас нет семьи. Вы можете себе это позволить. Но только не ты, Фриц. Никаких глупостей, ты слышишь?

— О, я не думаю, что здесь вам стоит чего-то опасаться, госпожа Рюкер, — успокоил ее я. — Даже в тюрьме Фриц проявлял решительность только тогда, когда Ульбрихта не было рядом. А сейчас с ним всегда рядом вы.

Но моя ирония не достигла цели.

— Конечно, это так, — решительно согласилась фрау.

«Прелестный вечер с министрами», — сказал я сам себе, возвращаясь домой. В ту ночь мне приснился плохой сон. Мне снилось, что я боюсь.

Глава 12

В восточном секторе Берлина

Даже в плену я находил русские газеты ужасно скучными. Но только теперь я понял, насколько скучно было работать в подобной газете «нового типа». Я всегда считал журналистику интересной профессией. О журналистах я думал как о людях, которые постоянно находятся в поиске чего-то нового, исключительного и важного, а газету полагал полем боя для мнений, форумом критики. Но в газетах, разрешенных к выпуску в Восточной зоне, в том числе и в Tagliche Rundschau, не было ничего подобного. Сначала работа меня захватила, но постепенно, когда я успел привыкнуть к новым людям, грохоту печатных машин и атмосфере постоянных пресс-конференций, меня стало тяготить это однообразие. Работа протекала в привычной обстановке пустого краснобайства, не имеющего отношения к реальной жизни. Мы сосредоточились на том, что бесконечно повторяли разными словами партийные догмы, на безвкусном восхвалении советской системы, на попытках ограничить поток обличений, которыми русские так любят наводнять свои статьи. Наша «профессия» представляет собой грубое искажение правды, не ограниченное даже соображениями достоверности или наличия у читателя чувства здравого смысла.

Недавно из Карлсхорста пришло указание о запрете почтовых отправлений из Восточной в Западную зону Германии.

Немецкие сотрудники Tagliche Rundschau рвали на себе волосы. Что все это значит? Никто не решился хоть как-то прокомментировать это. Ни у кого не было представления, как реагировать на эту меру. Любой думающий человек сразу бы понял, что это представляло собой новый удар по утерянному единству Германии, что должно было привести к еще большей изоляции обеих частей ее населения. Начальник службы майор Вейспапиер, видя наши сомнения, чуть ли не выпрыгивал из кресла во время совещания сотрудников редакции. Громким голосом он поучал нас: «Это удар по врагам нового порядка, которые хотят разорить Восточную зону, отправляя отсюда посылки. Эти меры направлены на объединение Германии, потому что теперь люди увидят, как бедно живут в Западной зоне и как богато — у нас».

Даже русские начальники отделов, покачав головой, в сомнении посмотрели друг на друга. На того несчастного, которому было поручено написать комментарии к данному событию, коллеги смотрели со злорадными улыбками. Лишь немногие, которым хватило смелости или которые чувствовали себя достаточно прочно сидящими на своих местах, решились сказать «нет» в ответ на полученные указания. Верные коммунисты утешали себя фразой «Цель оправдывает средства». Циник, издававший некогда довольно хорошую газету для немецкой народной партии, позже — для нацистов и, наконец, ставший писать так скверно, как от него и ожидали, для Tagliche Rundschau, просто подсчитывал в уме, сколько ему заплатят за работу.

Впервые за долгие годы я стал избегать писать о текущих событиях. Но и это было самообманом. Статьи, посвященные дню рождения Маркса, или 100-й годовщине «Манифеста Коммунистической партии»{131}, или истории Сакко и Ванцетти (1920–1927 гг., в США), или дню 1 Мая, конечно, содержат в себе мало оригинального и так же мало имеют общего с реальностью, как и все прочие. Здесь тоже не должны использоваться аргументы, которые каким-то образом советские подпевалы могут объявить отклонением от официальной линии. Если даже русский начальник отдела пропустит такой материал, то все равно после него он попадает начальнику службы, от заместителя главного редактора — главному редактору или самому полковнику Кирсанову. Сами русские здесь, в Берлине, находятся в еще более жестких условиях, чем мы. Похоже, что уже за один факт пребывания здесь их подозревают в подверженности влиянию Запада. Отутюженные стрелки их брюк, тщательно повязанный галстук, дружба с немецкими товарищами, общение с секретарем — все это может стать причиной гибели. Насколько же сильнее они должны бояться возможной ответственности за появление статьи, которая может навлечь на них неодобрение руководителей, а позже, возможно, послужить доказательством так долго скрываемого «предательства».