Хендрик Фертен - В огне Восточного фронта. Воспоминания добровольца войск СС

Советская артиллерия сокрушала здания одно за другим своими 280-миллиметровыми снарядами. Одновременно с этим эскадрильи самолетов ливнем сыпали бомбы на город, который и без того уже был в огне. Вдруг перед нами мелькнула надежда. Мы увидели немецкие бомбардировщики, на хвостах которых была ясно видна свастика. Но они тоже начали ковровое бомбометание по нам. Эти машины были захвачены русскими, точно так же, как и эшелоны, нагруженные немецкими бомбами. Бомбы бесконечным дождем падали на Бреслау. Все, кому удавалось уцелеть, были покрыты сажей и копотью.

Жители других больших немецких городов также становились свидетелями того, как в их городах ночь за ночью целые жилые районы исчезали в огне. Однако это несравнимо с тем, что пережили люди в Бреслау, где огненный ураган охватил весь город сразу. Вместе с массированными бомбардировками с воздуха одновременно по крепости вела огонь тяжелая артиллерия, минометы и «оргáны Сталина» (т. е. «Катюши»).

Мы уже не чувствовали заранее приближение врага. В грохоте, стоявшем вокруг, нам уже не удавалось уловить на слух перемещения вражеских отрядов ближнего боя. Мы не могли оценить, как далеко они продвинулись в глубь города. В любую минуту перед нами мог выпрыгнуть из подвала стрелявший без разбора иван. Русские вошли в город, превосходя нас в численности примерно в десять раз. У нас же были роты, которые состояли всего из 25 бойцов. Наш полк к тому времени сократился до 70 процентов от своей исходной численности.

В районе Западного парка и Института помощи слепым русские отряды ближнего боя были особенно сильны и сражались при поддержке снайперов. Наши пулеметчики без жалости обрушили свой огонь на атакующих. Некоторые из них пали лишь в нескольких метрах от наших позиций. Мы бросали в русских свои последние ручные гранаты, чтобы получить в ответ град советских гранат. У гавани мощная группа советских гвардейцев оттеснила в воду дюжину или больше немецких солдат.

Сражаясь с мужеством отчаяния, мы постепенно отходили к Институту помощи слепым, вокруг которого сгруппировались парашютисты-десантники. Они отбивали атаки наступавшей советской пехоты. Там без остановки стрекотали пулеметы, заглушая грубые крики «Урр-ра!» Мы получили приказ контратаковать. Я был убежден, что не выживу в том аду, который меня ждет. Первым в наших рядах погиб командир взвода. У нас не осталось иного выбора, кроме как оставить попытки совершить контратаку и медленно отступать под натиском превосходящих сил врага. Отступая метр за метром в облаках едкого дыма, мы спотыкались о груды камней. К нашему удивлению, русские не попытались преследовать нас. Лишь отдельные пули уже на излете ударялись о наши каски, не причиняя нам вреда.

В очередной раз мы выжили. Я остался цел, я чудом спасся. И только теперь я заметил, что вокруг не осталось ни одного уцелевшего каменного здания. А ведь до этих пор война щадила дома, находившиеся в этом районе. Я смотрел на скелеты домов, крыши и балки которых были охвачены огнем. Дерево трещало в пламени. На ветру со скрипом раскачивалась туда-сюда дверь магазина. Везде вокруг были копоть и пепел. Но, что удивительно, среди руин гордо возвышалось не тронутое войной цветущее дерево. В те дни деревья еще только начинали зацветать, но это, как ни странно, цвело уже в полную силу.

Над Бреслау висела дымовая завеса в форме гриба. Она была видна даже с Зобтена, горы, находившейся к юго-западу от города. Каждый, кто видел этот дым и горящий, как факел, город, мог подумать, что Бреслау пришел конец. Тем более что пожар был виден даже у границ Судетских гор. Однако борьба еще не закончилась.

В пасхальное воскресенье ночь, казалось, не собиралась уходить из города. Рассветные лучи не могли пробиться через стену дыма, закрывшего землю. В шесть часов утра снова загрохотала советская артиллерия. Она продолжала обстрел Бреслау в течение шести часов. То, что происходило днем раньше, снова повторялось. Еще один весенний день наполнился смертью, сыпавшейся с неба. Советские бомбардировщики систематически бомбили то, что осталось от населенных районов, метр за метром. В промежутках между авианалетами можно было услышать, как в тех же районах разрывались артиллерийские снаряды и завывал «оргáн Сталина». Все это смертоносное оружие стирало Бреслау с лица земли.

Единственный трамвай, который до последней минуты все еще мог ходить от кольцевой дороги до Рихтхофен Плац, был на куски разорван взрывом. Более того, именно в святое пасхальное воскресенье Церковь Марии на Песчаном острове получила прямое попадание первой из церквей Бреслау. Вскоре за этим последовал удар и по Кафедральному собору, который возвышался над городом со своими парными башнями. Теперь они горели, как две гигантские свечи.

Около полудня советские бомбы и снаряды начали вспахивать землю вокруг наших позиций. Русские танки уже стояли напротив командного пункта командующего нашим сектором фронта. Враги сбрасывали с самолетов на нас листовки и предупреждали по радио, что нам лучше сдаться, потому что город все равно будет взят.

Пасхальный понедельник также стал черным понедельником в истории Бреслау. Авианалеты начались в восемь часов утра и без перерыва продолжались весь день. Словно лесной пожар, огонь распространялся от здания к зданию, многие из которых были памятниками архитектуры. Но огонь не щадил ничего на своем пути. В Ноймаркте не осталось ни одного дома, который не был превращен в руины. На месте Музея Искусства была груда камней. В Ботаническом саду в Лихтерлохе пищу огню дали не только хвойные деревья, но и бункер, в котором хранились боеприпасы.

Везде, куда ни падал взгляд, были руины. Но, подобно цветущему дереву, о котором я рассказывал, городская ратуша, являвшаяся символом Бреслау, продолжала оставаться невредимой. Построенное в поздний готический период, это здание, казалось, призывало нас к стойкости. Мы должны были сражаться до последнего, потому что Бреслау всегда был одним из немецких центров. И этот город всегда останется немецким, какие бы чужеземные народы ни жили за его стенами.

Тем не менее к концу понедельника Бреслау представлял собой печальное зрелище. Город был превращен в руины. Красивейшая набережная на берегу Одера превратилась в лабиринт из траншей. Везде, куда ни падал взгляд, от Гнайзенплац до Лехмана, были руины, лишь призрачно напоминавшие о том, что находилось там прежде. Так, было полностью сожжено здание городской средней школы. Восхитительный фасад Оберландского суда был изуродован тяжелыми артиллерийскими снарядами, как и одно из университетских зданий. Барочный фасад Церкви Елизаветы был оцарапан шрапнелью, но здание продолжало гордо возвышаться. А вот Варфоломеевская церковь была опустошена бомбой, взорвавшейся внутри. Именно в этой церкви находились захоронения монахинь из различных орденов. Выставочные павильоны также были разрушены. Только «Столетний павильон» со своим гигантским куполом остался стоять почти невредимым. Он был крупнейшим во всей Германии. В его стенах могло разместиться целых десять тысяч человек.