Частная коллекция - Алексей Кириллович Симонов
Шедевра он ожидал, требовал и готов был ради него разбиться в лепешку не только от работ мосфильмовских «полковников» и «генералов», но и от своих недавних студентов. У него были пристрастия, но рангов он не признавал. Многие на «Мосфильме» и во ВГИКе по сей день вспоминают его с любовью и печалью, но никто из тех, с кем он работал, никогда не читал сонетов и практически никогда не слышал от него о лагере, хотя был Харон и словоохотлив, и речеобилен. Он не любил это время, и, несмотря на праздничность сонетов и залихватскость комментариев, для него это был горький опыт. А все-таки:
Пока из рук не выбито оружье,
Пока дышать и мыслить суждено,
Я не разбавлю влагой равнодушья
Моих сонетов терпкое вино…
И дальше:
В дни пыток и костров, в глухие годы
Мой гневный стих был совестью народа,
Был петушиным криком на заре.
Плачу векам ценой мятежной жизни
За счастье — быть певцом своей отчизны,
За право — быть Гийомом дю Вентре.
Осталось досказать историю золотых часов, тех самых, подаренных мне в 1947-м, в первый приезд Харона из лагеря. У кого Харон их купил, кто гравировал на них мои инициалы и почему именно такой подарок решил он сделать восьмилетнему, никогда не виденному им мальчишке, — об этом в семейной истории за давностью лет сведений не сохранилось. Таскать их в школу, в свой второй класс мне не приходило в голову. И часы были переданы во временное владение моей тетушке, которая носила их в сумочке на работу в отдел снабжения металлами завода имени Сталина до того самого дня, пока не была арестована, осуждена на двадцать пять лет и отправлена в лагерь, в Воркуту, ну да, вы верно догадались, на лагпункт «Кирпичный завод», где женщины, собравшись после работы «на общих», иногда читали сонеты дю Вентре. Чаем, отобранные у нее при аресте, вернулись в черную бесконечность, именуемую судьбой или Гулагом, тем самым подчеркнув еще раз, что только духовное вечно или, если хотите, что не горят только рукописи — остальное преходяще.
1989-1999
Комментарий экскурсовода
А напечатать книжку еще раз никак не удается, уж очень она ни на что не похожа. Чего я только не предпринимал: читал сонеты Гийома по телевидению, рассказывал эту историю в газетах и журналах, теребил знакомых и приятелей — все пустое. Так и живу с ощущением, что это — моя книга, судьба, которой еще не состоялась до конца. Поэтому никак я не мог не включить эту историю в свою коллекцию — она одна из самых для меня живых и самых памятных.
Комментарий экскурсовода
Каждый человек хоть раз в жизни мечтал: «Если бы я был Богом!» Кинорежиссер — а я отдал этой профессии в общей сложности почти четверть века — это тот наивный безумец, который поверил, что мечта воплотима, и решил ее осуществить — сотворить свой мир.
Есть способ творить этот мир из готовых блоков реальности, и это называется документальное кино.
Есть другой — начинать сотворение своего мира из первоэлементов — предметов, фактур, натуры, погоды, наблюдений, фантазий, снов. И это уже кино, называемое игровым или художественным.
Разделение условное, зато понятное. И в документальном, и в игровом кино за всю их более чем столетнюю историю тех, кому это удалось, — единицы. Остальные, как и я, остановились кто на полпути, кто еще ближе к линии старта. То, что создали мы, это не особый мир, это разные истории, хорошие и плохие, рассказанные искусно и даже с блеском, но отличающиеся друг от друга примерно как субъекты Российской Федерации или американские штаты: всё в них может быть разное, но они существуют по одним и тем же законам физики.
Не знаю, преуспел ли я в режиссуре, но научился многому, и прежде всего тому, что, как говаривал мой любимый Станислав Ежи Лец: «Безвыходным мы называем такое положение, простой и ясный выход из которого нам не нравится».
А другому — важному в том числе и для этой частной коллекции — научил меня Леонид Захарович Трауберг, мэтр наших Высших режиссерских курсов: «Нет ни одной вещи и ни одной истины, на которую нельзя было бы посмотреть с неожиданной стороны». И в его устах «можно» звучало как «нужно».
Кино свело меня со многими замечательными людьми. О ком-то успел написать, главным образом в связи с уходом этих людей с поля жизни. Перед многими — в долгу. Впрочем, писать портреты живых лично мне не в пример труднее — получается либо шарж, либо панегирик.
Те, о ком написал, в основном люди хорошо известные, и о них у посетителей этого зала уже сложилось мнение, вполне допускаю, что с моим несхожее. Так ли уж важно, кто из нас прав? В конце концов объемным мир и человек становятся, когда мы смотрим на них двумя глазами. Собственный опыт зачастую одноглаз. Поэтому, надеюсь, и моя точка зрения окажется небесполезной.
УЛИЦА УТЕСОВА — ТРЕУГОЛЬНЫЙ ПЕРЕУЛОК
