Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова
Лика принялась действовать. Она дала отставку кавалерам и, намереваясь похитить Антона, попросила отца купить билеты на поезд. Чехову она писала 18 июня: «Отбрасывая всякое ложное самолюбие в сторону, скажу, что мне очень грустно и очень хочется Вас видеть. <…> Билеты на Кавказ будут, т. е. Вам и мне разные <…> от Москвы до Севастополя, потом от Батума до Тифлиса и наконец от Владикавказа до Минеральных Вод и до Москвы. К первым числам августа будут готовы, только пока я прошу Вас дома ничего не говорить ни о билетах, ни о моем предположении ехать».
Антон быстро ретировался: «Милая канталупочка, напишите, чтоб впредь до прекращения холеры на Кавказе не хлопотали насчет билетов. Не хочется сидеть в карантинах. <…> Ухаживают ли за Вами ржевские драгуны? Я разрешаю Вам эти ухаживания, но с условием, что Вы, дуся, приедете не позже конца июля. Слышите ли? <…> Помните, как мы рано утром гуляли по полю? До свиданья, Ликуся, милая канталупочка. Весь Ваш Царь Мидийский».
Для уклончивого царя Мидийского эпидемия холеры, надвигавшаяся на Россию с Каспийского моря, стала благовидным предлогом, чтобы отказаться от поездки. Между тем в письме к Суворину доктор Чехов высказывает твердую уверенность, что угроза страшной болезни – не более чем газетная сенсация.
Глава 36
Холера
июль – сентябрь 1892 года
После голодной зимы в Центральной России разразилась холерная эпидемия. Местные власти, проявив редкое усердие, собирали врачебные силы. Антон не стал дожидаться особого приглашения. Восьмого июля он предложил себя в санитарные участковые врачи. От жалованья он отказался; впрочем, серпуховский санитарный совет, поблагодарив его, не выделил ему даже фельдшерицы. Средства на борьбу с эпидемией предполагалось изыскивать у местных богачей. Антон ездил к владельцам перчаточной и текстильной фабрик, к архимандриту в монастырь и к поместным дворянам, прося их помочь деньгами и принять участие в строительстве холерных бараков. Архимандрит Чехову отказал, а графиня Орлова-Давыдова – Антон вообще плохо ладил с аристократами – повела себя так, будто он пришел к ней наниматься. Впрочем, вскоре Антон установил хорошие отношения с серпуховским земским врачом И. Витте, а участковый врач П. Куркин был знаком ему со студенческой скамьи. Запас лекарств и инвентаря пока был крайне скуден, но серпуховские власти уже поторопились заказать пополнение: термометры, шприцы Кантани для подкожных инъекций, танин и клистиры для дезинфекции кишечника, карболовую кислоту, касторовое масло, каломель, кофе и коньяк. Все лето Антон был на посту: объезжая по ухабистым дорогам вверенные ему 25 деревень, проверял санитарное состояние изб, лечил дизентерию, сифилис и туберкулез, а к ночи падал, обессиленный, в постель, чтобы с рассветом вновь отправиться в путь. Пациенты выражали ему благодарность: один подарил породистую свинку, другой – полдюжины перчаток для Маши. Опыт, приобретенный на Сахалине, сослужил Антону хорошую службу. Вместе с доктором Куркиным он инспектировал местные фабрики. После трех их визитов на перчаточную фабрику, загрязнявшую реку сточными водами, ее владельцы были вынуждены установить очистные сооружения (впоследствии оказавшиеся фикцией). Не написав за это время ни строчки, Антон тем не менее пополнил свой литературный багаж новыми впечатлениями, наблюдая разорение природы, людское горе, самодовольство властей и несостоятельность проповедуемых ими идеалов. До Мелихова холера так и не добралась. В соседнем уезде было шестнадцать случаев заболевания холерой, из них четыре закончились смертью[251]. Усердие Антона заслужило похвалы начальства, и он был втянут в многочисленные комитеты, радеющие о судьбе крестьянства. Справившись с холерой, он займется строительством школ, библиотек, почтовых отделений, дорог и мостов в округе, превышающей по площади 250 квадратных километров.
Исполнение медицинского долга забирало у Антона столько сил, что ему было не до урожая, хотя благодаря аграрной технике, одолженной у князя Шаховского, а также Машиным трудовым подвигам на огороде кое-что из посеянного все-таки удалось собрать – даже при том, что гуси и коровы все лето без спросу угощались капустой. В тот год богато уродилась вишня, и Антон удивлялся, что ему никто не дерет уши за сорванные ягоды. Гостей было мало. Москвичи опасались холеры, а друзья знали, что застать Чехова дома можно было лишь ночью. С середины мая до середины октября он только раз побывал в Москве, хотя поезда отправлялись туда каждые три часа и столько же времени уходило на дорогу. Преданные почитатели Грузинский и Ежов, несмотря на приглашения, в Мелихове появиться не отважились. Зато нагрянул безработный флейтист Иваненко – и остался до осени следующего года. Полный энергии, но мало на что пригодный, он получил кличку «недотепа» – позднее Антон подарит ее Епиходову, конторщику из пьесы «Випшневый сад». Князь Шаховской предложил ему необременительную работу письмоводителя, но в основном Иваненко аккомпанировал на флейте или рояле желающим попеть гостям. Один из родичей гостил у Чеховых целую неделю – это был Петр Петров, муж двоюродной сестры Антона, Екатерины Чеховой[252].
Лика не приняла извинений Антона за отказ от совместного путешествия. Тот снова прибег к отвлекающему маневру, поручив ей перевести пьесу Г. Зудермана «Гибель Содома», с тем чтобы потом адаптировать ее для сцены. Лика передала работу знакомой немке, что немало разозлило Антона. Все лето между ними продолжался эпистолярный поединок: он играл с ней как с рыбой, не решаясь вытащить ее на берег, она же, поймав наживку, пыталась, но не могла сорваться с крючка. Они то клялись друг другу в преданности, то заявляли о взаимном безразличии. Одно из июньских писем Антона веет холодом и жаром:
«Благородная, порядочная Лика! Как только Вы написали мне, что мои письма ни к чему меня не обязывают, я легко вздохнул, и вот пишу Вам теперь длинное письмо без страха, что какая-нибудь тетушка, увидев эти строки, женит меня на таком чудовище, как Вы. <…> Снится ли Вам Левитан с черными глазами, полными африканской страсти? Продолжаете ли Вы получать письма от Вашей семидесятилетней соперницы и лицемерно отвечать ей? В Вас, Лика, сидит большой крокодил, и в сущности я хорошо делаю, что слушаюсь здравого смысла, а не сердца, которое Вы укусили. Дальше, дальше от меня! Или нет, Лика, куда ни шло: позвольте моей голове закружиться от Ваших духов и помогите мне крепче затянуть аркан, который Вы уже забросили мне на шею. <…> Будьте благополучны и не забывайте побежденного Вами Царя Мидийского».
Спустя четыре дня Лика на это ответила: «Для чего это Вы так усиленно желаете напомнить мне о Левитане и о моих „мечтах“? Я ни о ком не думаю, никого не хочу и не надо мне».
Антон продолжал безжалостно дразнить ее, в письме от 16 июля карикатурно обрисовав ее будущее как жизнь втроем с полысевшим Левитаном и спившейся Кувшинниковой. Он вновь зазывал Лику в Мелихово, говоря, что благодаря холере познакомился с живущими по соседству интересными молодыми людьми. Обещал, что займется ее воспитанием и выбьет из нее дурные привычки. «А главное, я заслоню Вас от Сафо». Отказавшись от поездки на Кавказ в обществе Лики, он теперь подумывал о том, чтобы в одиночестве съездить в Крым. Сердясь на Антона, Лика весь август провела у бабушки, в семейном поместье Покровское. Итог уходящему лету и отношениям с Антоном она подвела еще 3 августа: «Решила Вам больше не писать, и это мое последнее письмо <…> Люди Вам нужны настолько, насколько они могут развлечь Вашу скуку <…> Вряд ли Вы, впрочем, для кого-нибудь пошевелитесь, а особенно для меня – ну да я и не обижаюсь! Прощайте…» Антон не замедлил с колючим ответом: «Вы рады случаю придраться. <…> Непременно приезжайте. Я разрешу Вам надсмехаться надо мной и браниться, сколько Вашей душеньке угодно». Лика пыталась отвлечься в компании поклонников и 18 июля писала об этом Маше: «В Москве видела всех своих любовников (извини за выражение, но оно твоего брата)»[253]. И тем не менее бесстрастная рука Павла Егоровича зафиксировала в дневнике: «Мизинова приехала»[254] – 14 сентября, преодолев расстояние в двести с лишним верст, Лика на один день приехала в Мелихово из Покровского повидаться с Антоном. После этого свидания переписка между ними прекратилась на три недели.
В отсутствие Лики еще одна безответно влюбленная в Антона душа пыталась воззвать к его чувствам. Александра Похлебина, привязывающая к запястьям и локтям своих учеников медные гири, сама отчаянно пыталась повиснуть на шее у Антона: «Ведь уж половина лета прошло, а еще ни о чем не переговорено <…> Если бы Вы знали, сколько писем я изорвала, потому что совершенно не могу себе представить, отчего Вы молчите. Конечно, если же дела не были замешаны, то объяснить очень легко, Вы могли позабыть о моем существовании, в этом ничего нет удивительного, но раз есть сердечное дело, то мне кажется, забыть невозможно»[255].
