Эрих Гимпель - Шпион для Германии

В камере нас было шесть человек, в числе которых еще один немец — тоже шпион.

— В Германии можно запросто поиметь любую женщину, — рассказывал убийца. — Иногда я за это давал десять сигарет, иногда двадцать, да еще плитку шоколада.

— Заткнись! — не выдержал я.

— Я говорю совершенно серьезно, — продолжил тот. — С ними было даже легче договориться, чем с француженками.

— Обезьяна! — вмешался немец-сокамерник. — Американки в свое время сами давали мне по десятку сигарет.

Я с чувством отвращения отошел к окну, но оно было плотно закрыто. Целыми днями сухой, спертый камерный воздух, грубые разговоры, старые анекдоты, неистовый смех и раздосадованные лица надзирателей.

Однажды меня снова вызвали с работы.

Мистер Бун отозвал меня в сторонку и сказал:

— Соберитесь с духом. Мне удалось договориться, чтобы вас сегодня еще раз заслушала амнистиционная комиссия — досрочно. Постарайтесь произвести на нее хорошее впечатление!

Человек, сидевший за судейским столом, выглядел добродушным, типично американским обывателем. Лицо его не отражало ни равнодушия, ни участия. Он был посланцем вашингтонской бюрократии, даже, видимо, не понимая, что в его руках находятся судьбы людей.

— Вы — Гимпель? — спросил он, поднимая свои очки на лоб.

— Да, сэр.

У меня не было времени помыть руки. Одежда моя была запачкана, и я чувствовал себя стесненно.

— Скажите что-нибудь, — подбодрил он меня. Но я не смог произнести ни слова.

— Ведь вы чего-то хотите? — продолжил чиновник.

— Я желаю стать свободным, сэр. Он покрутил в руках карандаш.

— Ну и?..

— Парень пришел прямо с работы, — вмешался мистер Бун. — Он не имел ни малейшего представления, что будет вызван сегодня на амнистиционную комиссию. Прошу это учесть, сэр.

Несколько секунд чиновник был в нерешительности, затем стал несколько дружелюбнее.

— Я знаю, что вы вели себя здесь хорошо. Но… но… — Он несколько раз откашлялся. — Шпионаж против Соединенных Штатов — это не мелочь. — После непродолжительной паузы продолжил: — Если мы направим вас в Германию, то куда вы поедете — в Западную или Восточную?

Произнося эти слова, он внимательно смотрел на меня.

— В Западную, сэр.

Он удовлетворенно кивнул и сказал в завершение:

— Хорошо, посмотрим, что я смогу для вас сделать.

Я возвратился на работу. Но в течение нескольких недель и даже месяцев ничего о нем не слышал. Меня охватил тюремный психоз, которому я до тех пор не поддавался, хотя и впадал время от времени в прострацию или испытывал крайнее раздражение. Кризис достиг своего апогея, когда меня перевели в другую камеру.

Люди там были малопривлекательными, и мне не хотелось иметь с ними что-либо общее. После окончания работы я заявил своему надзирателю:

— В камеру я возвращаться не желаю.

— Это же неповиновение. Вы знаете, что за этим должно последовать.

— А мне все равно.

— Я должен о вас доложить.

И я попал в одиночную камеру. В этом ничего нового для меня не было. Сидя на воде и хлебе, я через десять дней потерял около двадцати килограммов веса и стал походить на скелет. Мои тюремщики заметили это, но я был равнодушен ко всему и даже не отвечал на вопросы, которые мне задавали.

И вот меня вызвали к заместителю начальника тюрьмы. Надзирателя, который меня сопровождал, звали Лоу. Он был человеком, а не бездушной машиной.

— Соберись с духом и не будь столь упрямым, — посоветовал он мне. — Здесь к тебе все хорошо относятся, но ты не должен нарушать установленный порядок.

Я ничего ему не ответил.

Заместитель начальника тюрьмы оглядел меня с ног до головы.

— Ну, Гимпель, — спросил он, — все еще упрямишься?

— Так точно, сэр.

— Даю вам минуту на обдумывание своего ответа, — произнес он и, встав из-за стола, начал ходить по комнате взад и вперед. — Вы ведь не ребенок, думайте хорошенько, прежде чем что-то сказать. — Потом, остановившись, продолжил: — Вы вернетесь в свою камеру?

— Нет, сэр.

— Увести! — приказал он раздраженно.

Лоу вышел вместе со мной. В коридоре он остановился.

— Послушай-ка, — обратился он ко мне, — ты ведь знаешь меня неплохо?

— Да, — ответил я.

— И ты знаешь, что я желаю тебе только добра? — Да.

— Сейчас же возвращайся к заместителю начальника и скажи, что решил не упрямиться больше. Я не могу сказать тебе, о чем идет речь, но заклинаю тебя возвратиться, иначе потом горько пожалеешь.

Мое упрямство по-прежнему не знало границ, но я уважал Лоу. Это был уже пожилой человек, который часто рассказывал мне о своей семье. И я пошел назад, чтобы сделать ему приятное. Сияя от радости, он доложил обо мне своему начальнику.

— Вы все же передумали? — спросил тот меня.

— Так точно, сэр.

— Вы признаете, что были не правы?

— Так точно, сэр.

— Хорошо. Завтра вы будете освобождены. Ваше прошение об амнистии удовлетворено.

Я никак не мог взять в толк, что происходило. Почти одиннадцать лет я ждал свободу, когда же мне было об этом объявлено, до меня не доходило значение сказанного. Я молча смотрел в счастливое лицо Лоу.

— Теперь ты меня понимаешь? — спросил он.

— Да.

— Я не имел права сказать тебе об этом. Но если бы ты продолжал настаивать на своем, твое помилование было бы возвращено из-за неповиновения. Скажи спасибо, что я тебе помог.

Я пожал ему руку и ухватился за стену, чтобы не упасть…

События развивались быстро. Я подобрал себе костюм и подходящую рубашку. Затем получил документы и банковский чек на несколько сотен долларов. За этими хлопотами успел еще пожать руки некоторым из тех, кого я здесь оставлял. Потом меня вывели из тюрьмы.

Свободен. В гражданской одежде. Среди людей. Человек с именем и без номера. В сопровождении весьма любезного чиновника эмиграционного департамента.

На машине мы направились в аэропорт Атланты. Уже на следующий день «Италия» — корабль, на котором я должен был возвратиться в Германию, — покидала нью-йоркскую гавань.

И вот я в аэропорту. Сунув в карман авиабилет, глубоко вздохнул и засмеялся. Просветленными глазами смотрел на людей, на обычную предполетную суету.

Через взлетное поле пассажиры направлялись к четырехмоторному самолету, у трапа которого стояла стюардесса в красивом голубого цвета костюме.

Стройная блондинка и к тому же прехорошенькая, она улыбнулась. Несколько секунд я остолбенело стоял перед ней, пытаясь ответить на улыбку улыбкой. Сопровождавший меня чиновник хлопнул по моему плечу:

— Пошли!