Эрих Гимпель - Шпион для Германии

Никто не пошевелился.

— Даю вам шестьдесят секунд на размышление, — продолжил мистер Своп. Затем начал отсчет: — Пятьдесят пять секунд… Пятьдесят… Сорок пять…

Один из заключенных нерешительно поднялся и, не глядя ни вправо, ни влево, покинул столовую. Его освистали. Однако вслед за ним к двери направились и остальные. Многие больше боялись тайных организаторов бунта, чем начальника тюрьмы. Поэтому уходили не спеша, как бы нехотя, хотя и задерживаться никто не собирался.

На выходе один из заключенных крикнул:

— Если завтра мы опять не получим мяса, все повторится. Это наше требование. Мясо необходимо нам для поддержания сил.

— Я разберусь с этим, — заверил начальник тюрьмы.

Выступивший с таким заявлением заключенный, некто Пински, был объявлен зачинщиком бунта и отправлен в блок «Д» на хлеб и воду без права разговаривать с другими заключенными. Просидев в одиночке шесть месяцев, он совершил самоубийство. Произошло это на Рождество. Достав каким-то образом лезвие бритвы, он вскрыл себе вену. Бритвенные лезвия, кстати сказать, являлись в Алькатрасе своего рода предметом культа.

Два раза в неделю заключенный, исполнявший функции дежурного, разносил бритвенные лезвия по камерам. Арестанты получали их на три минуты, по истечении которых должны были возвратить ему. Разносчики менялись каждую неделю. Контроль за лезвиями был строгим: тюремное начальство стремилось воспрепятствовать тому, чтобы примеру Пинского последовал кто-нибудь еще.

В системе безопасности тюрьмы были использованы самые различные технические новинки. Направляясь на работу или возвращаясь с нее, заключенный должен был, например, пройти через специальное устройство, реагировавшее на наличие даже самого небольшого кусочка металла. Если аппарат издавал резкий звук, заключенный должен был раздеться догола и подвергнуться тщательному осмотру. Таким образом, пронести в камеру какой-либо инструмент или приспособление для совершения побега было невозможно.

Работа в Алькатрасе, в отличие от других подобных заведений, считалась необязательной. Да и за те несколько долларов, которые можно было заработать, ничего не купишь. Так называемые «маркитантские товары» тут не продавались, а выдавались. Каждый заключенный получал, например, три пачки сигарет в неделю. Крем для бритья тоже был бесплатным. Раздавались даже фрукты и шоколад.

В Алькатрасе я пробыл уже три с половиной года и приобрел кое-какие навыки в канатной мастерской. На моем банковском счете было несколько сот долларов. Я пользовался авторитетом у заключенных и доверием тюремного начальства. Каждое утро отправлялся на работу, а по вечерам угрюмо валился на койку.

Но вот однажды меня разбудили среди ночи.

Я посмотрел на часы. Было три часа утра.

— Что-нибудь случилось? — сонно спросил я.

— Да, — ответил надзиратель, — действительно случилось. Попробуй отгадать.

— Мне и гадать нечего, — недовольно ответил я. — Дай мне еще поспать, или я буду жаловаться. Ты не имеешь права будить меня ночью.

—  Собирай вещички, простофиля, — сказал надзиратель. — А то проспишь возможность покинуть нас.

— Меня освобождают? — недоуменно спросил я.

— Нет, переводят в Атланту, в штат Джорджия. Через пять минут я за тобой зайду.

Мне показалось, что это сон. Произошло чудо! Живым и здоровым я смогу покинуть «чертов остров» Алькатрас! Эту сенсацию наверняка опубликуют все газеты. В такое сообщение поверят, однако, не многие. Перевод в Атланту — это же замечательно!

Ведь он может стать преддверием свободы.

Надежды во мне пробуждались быстрее, чем работала машина американской юстиции. К новому месту лишения свободы — в Атланту, расположенную на Восточном побережье Америки, то есть на другой стороне континента, — я прибыл с чувством человека, которого уже мало что касалось. Однако мне в очередной раз было продемонстрировано, что такое ожидание, хотя и полное надежды. Ждать, сознавая, что сам для себя ты сделать ничего не можешь, — что может быть хуже?

Срок моего наказания был сокращен и составил теперь тридцать лет тюремного заключения. Мне было известно между тем, что отличающиеся примерным поведением заключенные, по американской традиции, могут подавать прошение об освобождении по амнистии по истечении трети срока, своего заключения. Освобожденные таким путем граждане должны, однако, потом ежедневно отмечаться в полицейском участке по месту жительства. Кроме того, им предписывается находиться в указанное время у себя дома, не потреблять алкоголь, вести пуританский образ жизни. В общем, те, кто досрочно освобожден, одной ногой пребывают на свободе, а другой — по-прежнему в тюрьме.

Тем не менее я подал прошение об освобождении по амнистии. Дело мое было передано мистеру Буну. Это был негр, высокого роста, худощавый, с небольшими усиками на верхней губе, который старался вести себя как истинный джентльмен. Можно даже сказать, что он был человечным человеком. Тем, что я сейчас на свободе, я обязан ему…

Прошение мое было, однако, отклонено. Я был в отчаянии, и надежда перешла в летаргию. Ел я совсем мало, не мог спать и впал чуть ли не в бешенство. Прошения об амнистии разрешалось подавать только один раз в году. Так что мне предстояло провести в Атланте еще триста шестьдесят пять дней. Мистер Бун старался перебороть мой пессимизм, и по его совету я напросился на работу в ткацкую мастерскую, где приобрел новую специальность. К тому же работа отвлекала от тягостных дум.

За ткацким станком я отметил свой десятилетний юбилей пребывания в американских тюрьмах. Атланта была местом событий, разворачивавшихся в известном романе «Унесенные ветром». Мои же десять лет означали пребывание среди воров и убийц, обозленных на все заключенных и равнодушных надзирателей. Десять лет с номером на руке и три тысячи шестьсот пятьдесят ночей, проведенных в камерах, ночей, полных тоски и надежды, невыплаканных слез, несостоявшихся поцелуев и тысяч проклятий.

В день, когда умер мой отец, я, скорее всего, перелопачивал уголь, не зная ничего об этом. Тогда я вообще ничего не знал, да и не хотел знать. Меня не интересовали ни острые проблемы, возникающие между Западом и Востоком, ни война в Корее, ни конфликт в Индокитае.

Меня ничто не касалось, кроме еды, сна и посещения один раз в неделю кинозала. Потом в мою камеру попал человек, убивший свою жену. Как же великолепно могут иногда выглядеть убийцы! Он был молод, хорош собой, блондин, смеявшийся от души и обладавший хорошими манерами. Кроме сознания, что он убил собственную жену, меня в нем ничто не отталкивало. Он был в Германии, в Мюнхене, и на улице познакомился с девушкой, ставшей его приятельницей. Когда же произошла та история, психиатр спас его от виселицы. Из Мюнхена его доставили в Атланту и приговорили к пожизненному заключению. Он рассказывал различные были и небылицы о Германии, от которых у меня пропадал аппетит.