Ермак. Князь сибирский - Сергей Егорович Михеенков
В устьях Ишима казаков встретила засада. Они вынуждены были сойти на берег и принять ближний бой – «яко не оружием, но руками, кто кого может». Потеряли пятерых человек убитыми.
Подошли к крепости Кулары. Твердыня, построенная на юго-восточном рубеже, степном рубеже, охраняла Сибирское ханство от воинственных соседей, от калмыков и прочих кочевых племён. Местность была густо населена татарами, проживали здесь и бухарцы.
Вначале казаки решили взять крепость, потому как если что и могло воспрепятствовать продвижению караванов бухарских торговцев, то это крепость и её гарнизон. Но стены оказались крепки. Пять дней длился приступ. Всё безуспешно. В конце концов ермаковцы вымотались, приуныли. Стало очевидным, что Кулары им не по зубам.
– Ладно, браты, – сказал Ермак, грозя стенам обнажённой саблей, – будем назад ворочаться, приберём!
В Туралинской волости на Шиш-реке обнаружили беженцев, сбившихся здесь с семьями и домашним скарбом после бегства войска Али-бека под Кашлыком. Видя бедственное положение ни в чём не повинных, среди которых было много детей, женщин и стариков, Ермак приказал не трогать их, ибо те и так натерпелись и пребывали в страхе.
Так и не найдя бухарских караванов, решили возвращаться к Кашлыку. Прошли мимо крепости Кулары. «Прибирать» её не стали, сил не было. Пороховой запас тоже заканчивался. А местные снова воспряли духом: не всесильны бородачи и полёт их свинца конечен…
Тем временем Кучум и Али-бек объединили свои силы. Но открыто нападать всё же не решились. Придумали такую хитрость. Расставили по берегам Иртыша своих людей, и те в один голос на вопрос ермаковцев, не видели ль они бухарцев, отвечали, что те пошли в верховья Вагая. И казаки поверили им, из Иртыша повернули в Вагай. Гребцы выбивались из сил, а купеческого каравана струги так и не настигли. «Свидетели», встречаемые на берегах возле татарских селений, продолжали в один голос твердить, что бухарцы ушли в верховья. В какой-то момент казаки усомнились в правдивости слов «очевидцев», якобы своими глазами видевших караван. Вагай к концу лета обмелел, и даже на стрежне видно было дно, так что купеческие суда, имевшие гораздо большую осадку, чем казацкие струги, вряд ли могли здесь пройти свободно. Кунгурская летопись свидетельствует о том, что, не найдя бухарцев в верховьях Вагая, казаки повернули назад. Решили дойти до устьев и заночевать на иртышском берегу. Вагай был для их станицы тесноват. Случись что, на просторном Иртыше действовать им было намного сподручнее, легче избежать опасности.
Усталость, непогода… Наспех отыскали подходящее для ночлега место, сошли на берег. Стали разбивать шатры, готовить пищу. К полуночи разыгралась гроза со шквалистым ветром. Буря гасила все звуки, и людям Кучума и визиря ничего не стоило незаметно подобраться к лагерю казаков. А те после трудного дня спали смертным сном.
Все эти дни татары по приказу хана внимательно и неусыпно следили за продвижением Ермаковой станицы. И когда Кучуму донесли, что казаки заночевали в устье Вагая на острове за Перекопью, он понял, что ловушка сработала. В синодике, составленном со слов ветеранов-ермаковцев годы спустя после трагедии на Вагае, читаем: «И подсмотреша нечестивыя и нападоша на стан их нощию, и ужаснушася от нечестивых и в бегство приложишася, а иным на станах побитым и кровь свою пролиша Яков, Роман, Петра два, Михаил, Иван и Ермак».
Атаману суждено было умереть в бою вместе со своими товарищами. Это ли не славная смерть? О такой мечтает всякий полководец. Со своим немногочисленным казачьим полком Ермак сделал для государя и России столько, сколько не смогли сделать целые рати, до него посылаемые в Сибирь. При этом он не ждал почестей и славы, как настоящий воин он ждал из Москвы подкреплений, пороха, свинца и хлеба, чтобы закрепить за Московским царством вырванную из цепких рук бухарца Кучума Сибирь, уже не просто город и столицу хана, а обширные богатые земли, немыслимые пространства.
Москва, конечно же, не оценила подвига Ермака и его дружины, не постигла даже рационального значения произошедшего – пушнина, богатые рыбой реки, сибирское серебро, золото, новые подданные. Даже Иван Васильевич Грозный первым воеводой в Сибирь назначил незаметного, ничем не примечательного князя Болховского, при этом упорно отзывая в Москву организатора и душу всех сибирских побед Ермака Тимофеевича. Что стоило ему назначить воеводой именно его, атамана, умножить силы его воинства? И тут же возникает другой риторический вопрос: а что ждало в Москве Ермака, не ослушайся он царя и действительно приди в Москву и лично поклонись Грозному Сибирью?
У последнего боя Ермака много сюжетов и вариаций. Русский человек, возлюбивший своего героя, как любят разве что святого, наиболее из всех возможных, а стало быть, и верных сюжетов отобрал следующий.
Когда татары, воспользовавшись ночной бурей, пробрались в казачий лагерь и напали на них, началась настоящая резня. Многих спящих тут же убили. Основная часть отряда всё же прорубилась к стругам, стоящим у берега. Среди них был и Ермак. Какое-то время главной версией была та, что весь отряд казаков был истреблён татарами в ту роковую ночь на 6 августа, «токмо один казак утече». Он-то, мол, и рассказал оставшимся в Кашлыке казакам и стрельцам о том, что произошло. Однако документы «архива» Ермака и рассказы обеих сторон, казаков и татар, свидетельствуют, что на Вагае погибла лишь десятая часть отряда, что казаки и на этот раз избежали полного истребления. Атаманский струг отходил от берега последним, прикрывая погрузку и отход остальных судов. Народная молва причину гибели своего героя приписала кольчугам, которые якобы были на Ермаке во время боя: атаман был ранен, пытался плыть к стругу, который уже отчалил от берега, но тяжёлые кольчуги, надетые на нём одна на другую, увлекли его в пучину реки.
Вероятнее всего, что в пылу боя, прикрывая отход основной части отряда, Ермак был тяжело ранен и упал в реку.
Оставив на берегу с десяток убитых, казаки наконец выбрались на середину реки. На всех стругах тотчас же спохватились: где атаман?
Буря постепенно стихала. Отзвуки её ещё бродили в дебрях, ломая вековые деревья. И глаз,
