Точка и линия на плоскости - Василий Васильевич Кандинский
Может быть, лучше было бы поэтому привлечь к начальным опытам только живописцев и музыкантов-композиторов. Установленный ими подход к делу послужит как бы решетом, через которое просеются деятели других искусств при начале их работ в Институте: эти привлеченные к работе деятели, испуганные необычайной им атмосферой, разбегутся, оставив после себя лишь самых неустрашимых, которые сумеют освоиться с установленной в Институте программой работ.
Для выяснения системы анализа средств выражения отдельных искусств можно взять, например, движение.
Движение человеческого тела и отдельных его частей имеет целью обслуживать две совершенно разные стороны жизни человека:
1) сторону материальную – передвижение, питание, потребности гигиены и т. п.;
2) сторону духовную – в частности, выражение переживаний душевных.
Для наших целей представляет интерес только вторая сторона. Известно, что душевные переживания невольно, частью рефлекторно выражаются во внешности движениями мускулатуры разных частей тела. Эти движения являются как бы речью без слов. Но эти же движения и сознательно присоединяются человеком к его речи словами. Иногда же они употребляются сознательно же в замену речи словами. Так уже обыденная жизнь ясно выявляет значение, целесообразность движений тела и указывает на его простые комбинации.
Отсюда проистекли мимика, танец и, в частности, балет – язык ног. Старые балетоманы еще умеют слышать глазами то, что говорят бессловесные ноги балерин. Отсюда же возникла так излюбленная в свое время пантомима. Все эти виды искусства стали в наше время как бы музейным пережитком. Это объясняется тем, что в свое время настала пора введения в действие более тонких, сложных душевных переживаний – пора расцвета психологического элемента в литературе. Литература же властно и без остатка захватила сцену, что продолжается и до наших дней. Теперь же и она, в свою очередь, должна уступить место новой потребности еще несравнимо более тонких душевных переживаний, которые уже не могут быть выражены словом. Родилась необходимость найти для них и новый язык.
Под танец старой формы можно было бы подвести с бо́льшим или меньшим правом движения цирковые – акробатов, гимнастов, клоунов и, наконец, эксцентриков. Многие зрители, утомленные чрезмерной психологией театра, часто и охотно уходили в область более свободного и чистого движения. И эти зрители, искавшие грубых развлечений, нечаянно находили более тонкие впечатления.
Не говоря уже об эксцентриках, всякий акробат делает движения (вспомним хотя бы здесь эластичное и определенное движение после исполненного номера), отличающиеся выразительностью, непереводимою на язык слов. Здесь не выражается никакое материальное чувство – ни радость, ни печаль, ни страх, ни любовь, ни отчаяние, ни надежда, – и нет возможности описать это движение – надо его сделать, чтобы дать о нем понятие. Здесь чувствуется ясный, хотя и вполне бессознательный подход к тому смыслу движения, которое служит для нас местом для перехода к новой плоскости композиции.
В частности, эксцентрики строят свою композицию совершенно определенно на плоскости алогики: их действие не имеет никакого определенного развития, их движения нецелесообразны, их усилия не приводят ни к какой цели, да они ее и не имеют. А между тем впечатления переживаются зрителем с яркою интенсивностью и полнотой.
Анализ внутренней ценности движения и должен быть поставлен так, чтобы внешняя целесообразность его была при опытах совершенно исключена. Движения, применяемые в нашей обычной жизни и на сцене и вызываемые вольным или невольным желанием выразить в них душевные переживания, слишком известны, чтобы подвергаться исследованию. Но движения, применявшиеся во времена старых, давно ушедших культур с той же целью выразить даже примитивные чувства и забытые нами, должны быть тщательно разысканы в оставшихся от этих времен памятниках, воспроизведены современным человеком и изучены[189] с точки зрения их воздействия на психику. Таковы были движения разных ритуалов. Поучительным примером могут быть в данном случае, например, насколько мне случайно стало известно, древнегреческие религиозные обряды. Некоторые жесты, отличаясь крайней схематичностью, обладают сверхчеловеческой силой выражения.
К изучению этих движений надо присоединить исследование движения вообще – вне всякой зависимости его от какой бы то ни было практической цели, хотя бы этой целью и было даже более или менее отвлеченное выражение более или менее отвлеченного чувства. Движение и жест должны делаться и рассматриваться исключительно со стороны получаемого от них внутреннего впечатления, психического переживания. Как движение всего тела, так и движение, например, руки, пальцев и одного пальца следует фиксировать фотографическим и графическим путем, делая к ним точные замечания об их воздействии. Нужно записывать, зарисовывать, обозначать музыкальными знаками и т. д. как эти замечания, так и замечания о возбужденных этими движениями ассоциациях. Эти ассоциации могут быть самого неожиданного рода.
Так, могут рождаться ассоциации холода, цвета, кислоты, звука, животного, времени года, дня и т. д. и т. д. В особых графах должны отмечаться ассоциации, относящиеся к области других искусств. Эти последние и послужат арсеналом для монументальных композиций различными приемами конструкций. Другие же ассоциации могут породить желание и возможность вводить в композиции и еще неизвестные пока новые элементы. Таким путем может оказаться возможным ввести в употребление средства, действующие не только, как это делается теперь, на чувства зрения и слуха, а также и на другие чувства – обоняния, осязания и даже, может быть, и вкуса. Здесь мир возможностей безграничен. Все записи должны быть сведены в таблицы, в указатели и словари.
Анализ внутренней ценности слова сам собой распадается на два вида:
1. Анализ слова существующего, причем реальное значение слова должно быть отбрасываемо и слово должно изучаться как простое звучание безотносительно к его смыслу, и
2. Анализ звучания отдельных звуков, служащих материалом для образования слов, анализ сочетания этих звуков в слоги и, наконец, в несуществующие слова.
К 1 [пункту]. Поэзия с начала своего существования пользовалась звучанием слова помимо его реального значения. Это состояние поэзии находится в аналогии с состоянием и некоторых других искусств, например живописи, где форма, помимо своего служения предмету, жила и своею самодовлеющей жизнью. Рифма в конце, в середине и в начале слов, повторность отдельных звуков, всякие комбинации звучаний представляют собой примеры обычных форм поэзии. Звучанию слова отводилось иногда настолько широкое место, что нередки случаи, когда за звучанием слов смысл их уходил настолько на задний план, что он мог быть лишь усилием выдвинут на передний. Смысл целого стихотворения как бы затемнялся звучанием, и только что прочитанное стихотворение оказывалось невозможным передать пересказом.
К 2 [пункту]. Один из итальянских футуристов прочел
