Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

Бурлюк был на одиннадцать лет старше Маяковского. Учился в Казанском и окончил Одесское художественное училище. Изучал живопись в Германии и Франции. Говорил по-немецки и по-французски. В 1904 году увлёкся театральными постановками, познакомившись с Всеволодом Мейерхольдом, который возглавлял в Херсоне труппу «Товарищество новой драмы». Активно участвовал в выставках новой живописи. Писал стихи. Стал застрельщиком-организатором группы «будетлян-гилейцев», выпустившей в апреле 1910 года стихотворный сборник «Садок судей».

В автобиографии Маяковского об этом человеке сказано так:

«В училище появился Бурлюк. Вид наглый. Лорнетка. Сюртук. Ходит напевая. Я стал задирать. Почти задрались».

С лорнетом Бурлюк ходил потому, что в детстве во время игры один из его братьев (их у Давида было два) выстрелил ему в глаз из игрушечного пистолета. Пришлось всю оставшуюся жизнь смотреть на мир одним глазом (другой был искусственный). И ходить с лорнеткой, которая, по преданию, принадлежала когда-то сподвижнику Наполеона, участнику похода на Россию, маршалу Луису Николасу Даву.

О своей первой встрече с Маяковским сам Давид Бурлюк вспоминал так:

«Моё личное знакомство с Маяковским произошло в первых числах сентября 1911 года…

Какой-то нечёсаный, немытый, с эффектным красивым лицом апаша верзила преследовал меня своими шутками и остротами «как кубиста». Дошло до того, что я готов был перейти к кулачному бою… Но случись это столкновение, и мне, с таким трудом попавшему «кубисту», не удержаться в академии Москвы (за это по традиции всегда исключали)».

Но никакого «столкновения» не произошло. Было, по словам Бурлюка, другое:

«Мы посмотрели друг на друга и помирились; и не только помирились, а стали друзьями…».

Внешний облик тогдашнего Маяковского описала и Мария Никифоровна Бурлюк, жена Давида:

«1911 год, сентябрь месяц…

Голова Маяковского увенчана густыми тёмными волосами, стричь которые он начал много позже, лицо его с жёлтыми щеками отягчено крупным, жадным к поцелуям, варенью и табаку ртом, прикрытым большими губами, нижняя во время разговора кривилась на левую сторону. Это придавало его речи внешне характер издёвки и наглости. Губы всегда были плотно сжаты. Уже в юности была у Маяковского какая-то мужественная суровость, от которой при первой встрече становилось даже больно… Из-под надвинутой до самых демонических бровей шляпы его глаза пытливо вонзались во встречных, и их ответное недовольство интересовало юношу».

Кроме Бурлюка у Маяковского появились и другие приятели. Один из них, Лев Фёдорович Шехтель (в 1915 году он взял фамилию матери и стал Львом Жегиным), потом вспоминал:

«Среди довольно серой и мало чем замечательной массы учеников в классе выделялись тогда две ярких индивидуальности: Чекрыгин и Маяковский. Обоих объединяло тогда нечто вроде дружбы. Во всяком случае, Маяковский относился к Чекрыгину довольно трогательно, иногда как старший, добродушно прощая ему всякого рода «задирания» и небольшие дерзости вроде того, что, мол, «Тебе бы, Володька, дуги гнуть в Тамбовской губернии, а не картины писать»».

В конце октября всё Училище собрали для обсуждения вопроса об устройстве 33-ей ученической выставки. Особую активность на этом мероприятии проявил ученик фигурного класса Владимир Маяковский. Он и выступал дважды (24-го и 26-го), и в протокол собрания была включена предложенная им резолюция:

«Ввиду того, что на общем собрании обнаружено два течения (за и против жюри), и что на этой выставке, являющейся отражением жизни Училища, имеют право быть представлены оба течения, мы учреждаем два отдела на выставке XXXIII – „С жюри“ и „Без жюри“».

Что же касается участия в самой выставке, то к нему Маяковский, видимо, не очень стремился. Лев Шехтель, во всяком случае, утверждал:

«Маяковский сам, вероятно, сознавал, что живопись – не его призвание. Он писал маслом, ярко расцвечивая холст, достигая внешнего весьма дешёвого эффекта.

Наши профессора – довольно безобидный и совершенно безличный старичок Милорадович и Касаткин, считавшийся «грозой» учеников, требовавший точного рисунка и знания анатомии – делали вид, что не замечают новаторских попыток Маяковского и даже похваливали его за колорит и ставили удовлетворительные отметки, кажется, немного его побаиваясь.

Маяковский подтрунивал над обоими, бормоча им вслед:

– Косорадович и Милорадкин».

ХХХIII-ю ученическую выставку посетила и 17-летняя Валентина Ходасевич, тогда ещё только мечтавшая стать художницей. Выставленные картины ей не понравились:

«Работы удручающие. Рисунки оттушёваны до полной иллюзорности, а живопись бесцветная или бессмысленно цветная. Тоска и скука висят в воздухе.

Совершенно неожиданно – гром с небес. Сверху, с хоров, несётся прекрасно поставленный голос… Я подняла голову и увидела очень бледное, необычайно белое лицо и колонноподобную, как у античных статуй, шею. Засунутые в тёмные провалы под бровями, серьёзные, гневные, повелевающие глаза. Он смотрел вниз, в зал. На нём была чёрная бархатная блуза и странно повязанный, вместо галстука, шарф, на лоб свисали прямые, очень тёмные волосы, которые он время от времени сгребал рукой назад. Он громил выставку, бесцветное, ничего не говорящее искусство, призывал к новому видению и осмыслению мира. Всё для меня звучало ново, убедительно, интересно… Он призывал бороться со всякой пошлостью и уничтожать всё «красивенькое».

Я была взбудоражена, увлечена и с ним согласна. Это был Маяковский».

В это время живший в Петербурге и сочинявший стихи 24-летний Игорь Васильевич Лотарёв, уже давно подписывавший свои произведения фамилией Северянин, объявил о том, что все его сторонники объединяются в единое движение, которое получает название «Школа Вселенского Эго-футуризма». Любопытно, что сам Лотарёв-Северянин окончил всего четыре класса реального училища в городе Череповце Новгородской губернии, то есть имел образование примерно такое же, как и Владимир Маяковский.

22 ноября 1911 года в Москве скончался один из преподавателей Училища – художник Валентин Александрович Серов.

Давид Бурлюк:

«В Училище живописи, ваяния и зодчества смерть Серова вызвала среди учеников большой отзвук. До того как нас, молодёжь начала двадцатого века, отравил «микроб нового искусства», Серов был нашим кумиром.

Был выбран на сходке в круглом зале комитет, и в него вошли от каждого класса по одному ученику. Из фигурного попал В.В.Маяковский, из натурного – я. Мы должны были озаботиться венком, подписью, а также представительством от Училища как на панихиде и в самой похоронной процессии, так и на далёком кладбище за городом…».