Подкова на счастье - Антон Юртовой
Мне казалось, я перестал понимать, к чему оно могло привести меня. В таком состоянии, имея после похорон мамы ещё достаточно зимнего времени, я принял предложение моих дружков собираться у меня в избе, чтобы играть в… карты. Да, именно так. Колхоз уже и в мирное время часто использовал на своих работах таких как мы. То требовалось доставить к фермам сена с лугов, то воды, то расчистить какой-нибудь проезд… Но, конечно, это только в дневные часы.
Вечером нас никто не трогал; к той поре становилось уже легче достать и керосина для лампы…
С недели полторы мы играли в дурака, но скоро это нам надоело и наскучило, как не имевшее никакого вещественного интереса, и мы переключились на другое.
Игра называлась «двадцать одно» и предусматривала ставки. Денег у каждого могло найтись по мелочи, и мы рассчитывались нехитрыми личными вещами, какие у кого были, – вроде креса́ла или зо́ски.
Азарт всегда ведёт к увеличению ставок. И здесь также не обошлось без такой суровой закономерности. Она коснулась и меня. Дошло до того, что в один из вечеров я проиграл свою избу, то жилище, в котором мы собирались. Всю, от крыши до погреба. Пока, правда, только её саму, без того, что в ней имелось из наличного скарба…
Могу сказать, что по какой-то странности проигрыш меня нисколько не обескуражил. То есть – будто бы это что-то совсем простое и незначительное. Когда дружки разошлись, я спокойно лёг спать и спал всю ночь, кажется, даже крепче обычного. И на следующий день тревога также не затронула меня.
Возможно, такое моё состояние оказалось для меня решающим.
Вечером, собравшись, мы продолжили оставленное, предварительно отметив, каково положение дел с долгами и прибытком у каждого. Как было ясно, мне следовало исходить из вчерашнего проигрыша. Какую ставку я мог ещё сделать?
Я нашёл: ружье, висевшее на стене на кухне. Поставил на него, и выиграл. На петуха, распевавшего с конца каждой ночи на насесте в сарае; и – снова выигрыш. На корову, – то же самое. На проигранную избу, – в случае неудачи я потерял бы её дважды… Но удача пришла и здесь. Я отыгрался!.. Изображая полнейшую ненапускную невозмутимость, я продолжал игру и, что называется, серьёзно прижал партнёров. Им с огромным трудом удалось расквитаться со мной по ружью, петуху и корове.
Дальше у них просто сдали нервы; им захотелось разойтись, поскольку уже близилось утро.
Больше я в карточные игры никогда не совался. Дружкам посоветовал собираться без меня, где-нибудь в другом месте. Возвращение избы стоило такой позиции.
Медленно приходило осознание того, в каком омуте я очутился и как мне повезло из него выбраться. Повезло не иначе как в соответствии с меткой от удара копытом доброй лошадки на моём темени… Фатализм несостоятелен, поскольку может увести в непредсказуемое. В моём случае он был посрамлён, и это всегда придавало мне определённой уверенности в себе.
Воспоминания, связанные с избой, которую я вдруг по глупости потерял, но сумел вернуть, отдаются во мне тёплой и безмятежной чувственностью…
Объём рассказанного уже достаточен, и пора переходить к заключению.
Само повествование я мог бы прервать уже и на этом месте, поскольку всё последующее я склонен рассматривать как больше не относившееся к периоду моего детства. Изложенным охвачено десять лет, и мой возраст подвигался к шестнадцати годам. Не так далеко до совершеннолетия. В самый раз поставить последнюю точку и тем обозначить итог моему сроку в преддверии взрослости. Перепутье здесь, видимо, всегда имеет двоякий смысл, когда и прежнее ещё в силе, и новое наступает неотвратимо.
В данном случае я говорю об обстоятельствах, которыми сопровождалось окончание моего о́трочества.
Зять-железнодорожник, муж моей сестры, как раз переводился по работе на новое место, в город. Он предложил мне ехать с ними, с его семьёй, чтобы там продолжить образование.
Предложение, как весьма уместное, я принимал с искренней благодарностью, хотя душа моя была смущена.
Моё пребывание в детстве уже перекрывалось полученным от него, – таким оно было обильным и разнообразным по содержанию, и теперь я хотя и вправе был считать себя уже как бы взрослым, однако должен был и понимать: в городе у меня с этим не пройдёт…
Меня опять будут относить к детям, к подрастающему поколению. Для чего мне это?
Хотя такие раздумья тяготили, я всё же не мог не воспользоваться возможностью уехать. Что же было делать? Надо, так побуду в подростках ещё…
Мог ли я вот так рассуждать в то время, не знаю. Уже наступала весна; с отъездом надлежало спешить, похлопотав по части оформления документов, касавшихся отношений с колхозом, мелкой личной собственности, опять же и – избы. С этим помогали зять и сестра.
Наконец всё было улажено, и стал известен срок отъезда, – оставалось около десяти дней. И тут, уже под вечер, появляется у меня на пороге она – с изумительной статью и красоты необыкновеннейшей…
Молодые женщины в том отрезке времени из желания нравиться даже в сильные холода носили на головах легкие цветистые платки, манерно смещая их к затылочной части и краем накладывая их там на взбитые узлом волосы, так что на вид выставлялись полностью лицо и почти вся причёска.
Я находился дома один, топил плиту и готовил себе чего-то поесть к ужину. Молодку я знал хорошо. Замужем она не была; очень задорным и почти вызывающим казалось её поведение в среде молодёжи.
Так, она позволяла себе ни с того ни с сего толкнуть кого-нибудь из находившихся с ней рядом подростков или парней – в снег или даже в лужу, сопровождая такую шутку раскатистым, похожим на трепетный звон колокольчика смехом.
Никому при этом не следовало обижаться на неё: что, мол, с неё взять, с девки, – она ведь с веселья, а не со зла… Нашла почему-то нужным таким вот образом толкнуть и меня. Не ожидая её выходки, я упал в лужу, образовавшуюся при таянии снега, и порядком намок. Видевшие сцену дружно прохохотали, воздавая должное неугомонной шалунье и моей участи посрамлённого.
Как-то, однако, выходило, что провожать её и ухаживать за нею никто не спешил. Жила она у своей тётки на соседней, ближней к нашей и почти насплошь пустой улице, в избе, стоявшей чуть наискосок по отношению к нашей избе, и ей легко было пройти сюда незамеченной по переулку, вдоль которого пролегали заброшенный сад и грядки нашего огорода.
Она явно не случайно забрела в избу ко мне…
Торопливо перешагнув присту́пок
