Любовь Воронцова - Софья Ковалевская

В восьмидесятых годах молодежь Швеции восстала против гнета всего отжившего. Возникла борьба против догм церкви. Реакционеры воспользовались забытой статьей старинного закона, каравшей тюремным заключением за богохульство. За многими шведами закрылись тюремные ворота на долгие месяцы. В 1884 году по этой статье обвиняли Августа Стриндберга. Студентов академии лишали стипендии за «лжеучение». Друг отказывался от друга, свобода слова и мысли, казалось, замерла. И вдруг уверенный и спокойный голос прорезал мертвящую тишину. Это был голос Эллен Кей. Она выступила перед шведской публикой, напомнила о недостойном угнетении, наглом заключении в тюрьму людей за взгляды, которые в научной или философской форме открыто высказывались в печати. Она делала доклады о том, «как происходят реакции», в студенческом собрании в Упсале произнесла речь «О свободе слова и печати».

В газетах появились резкие нападки на Эллен Кей; многие от нее отшатнулись. А Софья Васильевна почувствовала к ней горячую симпатию и стала искать встреч.

Эллен Кей положила начало устройству вечеров в созданном по ее инициативе просветительном обществе «Толферн» («Двенадцать»). На эти вечера каждый член общества приглашал двенадцать работниц разных профессий. В общество вошла и Ковалевская.

В 1885 году в Стокгольме образовался кружок лиц для обмена мыслями по научным вопросам и искусству между интеллигентными женщинами, названный «Нья Идун». Кружок содействовал иностранкам-путешественницам в знакомстве их с женщинами Стокгольма. Эллен Кей была основательницей и вице-президентом этого общества. В его работе участвовала и С. В. Ковалевская.

Представительница духовного центра Стокгольма, Софья Васильевна стала вдохновительницей деятельности Эллен Кей. Она рассказывала шведской учительнице о революционной борьбе в России, о роли русской передовой литературы в жизни общества, знакомила со своими друзьями-социалистами, снабжала приятельницу письмами к ним, когда Э. Кей ездила в Западную Европу, сблизила ее с Янковской, Фольмаром, П. А. Кропоткиным.

Эллен Кей очень интересовала Ковалевскую и как педагог, выдвинувший новые идеи. Они часто спорили о методах воздействия на детей. Софья Васильевна, добродушно посмеиваясь над педагогическими принципами Эллен Кей, подарила ей свой рисунок, на котором была изображена плачущая Фуфа, наказанная поборницей свободного развития ребенка, с иронической надписью: «Будущее Эллен Кей»…

Но славная шведская воительница не могла заменить собой широкий мир, которого недоставало русской ученой.

СООТЕЧЕСТВЕННИК

Однажды зимой среди множества писем от родных, друзей и незнакомых людей, обычно просивших о каких-нибудь услугах, от редакций газет и журналов, заказывавших статьи или автобиографию, Софья Васильевна нашла письмо от Анны-Шарлотты.

Путешествуя по Западной Европе, шведская писательница навестила в Италии своего друга, молодого экономиста Лорена. Безнадежно больной туберкулезом, он знал о близком конце и решил оставить свое состояние — 200 тысяч крон — для распространения общественно-политических знаний.

В созданный комитет, который должен был распоряжаться «фондом Лорена», вошли известные стокгольмские профессора, писатели, в числе их Леффлер и Ковалевская.

Лорен просил приятельницу позаботиться о том, чтобы комитет, не откладывая, начал свою деятельность.

Анна-Шарлотта сообщала Ковалевской, что, познакомившись в Лондоне с соотечественником и однофамильцем Софьи Васильевны — Максимом Ковалевским, опальным профессором Московского университета, покинувшим родину, задумала пригласить его в Швецию как лектора. Она просила подругу заручиться согласием остальных членов комитета.

Профессора Максима Максимовича Ковалевского Софья Васильевна немного знала по Москве, а год назад возобновила с ним знакомство в Париже у Лаврова Обаятельный, высокообразованный, остроумный и «пострадавший», экс-профессор вызвал симпатии Ковалевской, он был у нее несколько раз с визитом.

Широкая эрудиция, умение ценить шутку, иронию делали беседы с ним необыкновенно интересными. Главное же — это возможность говорить по-русски! Софью Васильевну больше всего угнетала обреченность разговаривать на чужом языке, не иметь никого, кто вспоминал бы с нею вместе Россию — каждый день, каждый час!

— Я не могу передать вам самые тонкие оттенки моих мыслей, — жаловалась она шведским друзьям, — я всегда принуждена или довольствоваться первым пришедшим мне на ум словом, или говорить обиняками. И потому всякий раз, когда я возвращаюсь в Россию, мне кажется, что я вышла из тюрьмы, где держали взаперти мои лучшие мысли. О, вы не можете представить себе, какое это мученье быть принужденным всегда говорить с близкими на чужом языке! Это все равно, как если бы вас заставили ходить целый день с маской на лице!

Конечно, ей будет много легче, если Ковалевский приедет в Стокгольм именно теперь, когда так томит тоска по родине, так невыносимо угнетает одиночество. Она была бы рада любому русскому, лишь бы слышать родной язык, хотя, сталкиваясь с самыми блестящими людьми своего времени, Софья Васильевна очень взыскательно относилась к новым знакомствам, говоря:

— Кто хоть раз пришел в соприкосновение с человеком гениальным, у того духовный масштаб изменен навсегда, тот пережил самое интересное, что может дать жизнь!

Максим Ковалевский был человеком яркой судьбы. Родился Максим Максимович 27 августа 1851 года в Харькове. Первоначальным образованием и воспитанием его занималась мать, Екатерина Игнатьевна, а затем были приглашены французская и немецкая гувернантки, гувернер-швейцарец, учителя музыки и живописи. В гимназии Ковалевский проявил выдающиеся способности, но независимость нрава и некоторая строптивость вызывали столкновения с начальством. Директор гимназии часто журил его за «свободомыслие» и говорил ему с украинским акцентом: «Ковалевский, Ковалевский, ваше поведение доведет вас до выведения из заведения».

— К счастью, — смеялся Максим Максимович, — эта угроза тогда не осуществилась. Только будучи профессором Московского университета, я испытал, что значит «выведение из заведения».

В 1868 году он поступил в Харьковский университет на юридический факультет, где читал Д. И. Каченовский.

— Его эрудиция была обширна и основательна, — рассказывал Ковалевский, — изложение талантливо и красноречиво. В России я не слыхал лучшего профессора.

Наиболее блестящая эпоха его профессорской деятельности относится к концу царствования Николая Палкина и к первым годам правления Александра II. Тогда Каченовский по целым месяцам излагал историю отмены торга неграми, а сотни слушателей в его прозрачных намеках справедливо видели атаку на крепостное право…