Людмила Бояджиева - Марина Цветаева. Неправильная любовь

— Верно! Пока поживете у Черновых. А я только защищу диплом — и к вам. Бросить картошку в суп? И знаешь, Марина, я ведь там тоже смогу зарабатывать!

1 ноября 1925 Цветаева с детьми приехала во французскую столицу; к Рождеству туда перебрался и Сергей Эфрон.

Они поселились у Черновых на улице Рувё — в рабочем районе неподалеку от скотобойни. Сергей Эфрон так описывал их жильем «Сижу в Марининой комнате на rue Rouvet… Внизу шумит Париж. Поминутно с грохотом проносятся поезда восточной железной дороги, которая проходит мимо нас на уровне четвертого этажа. За окном лес фабричных труб, дымящих и дважды в день худящих…» Зато дом был совсем новый, благоустроенный, трехкомнатная квартира довольно просторна, с центральным отоплением, газом и ванной. Цветаева давно не жила с таким комфортом. Дважды в неделю приходила домработница, убирала, помогала стирать пеленки. Эта «цивилизация» облегчала быт и высвобождала время. Правда, было тесновато: вся семья «гостей» помещалась в одной комнате.

Несмотря на тесноту, Марина, покормив завтраком Мура, садилась к письменному столу, отключаясь от всего постороннего. В Париже в ноябре 1925 она закончила начатую перед отъездом из Чехии поэму «Крысолов» на сюжет средневековой легенде о человеке, избавившем немецкий город Гаммельн от крыс. Выманив их звуками своей чудесной дудочки, музыкант ждал от жителей города вознаграждения. Но скаредные гаммельнские обыватели отказались заплатить ему. Тогда, наигрывая на той же дудочке, он отвел их детей на гору, где их поглотила разверзшаяся земля. Здесь со всей мощью выразилась одна из центральных тем творчества Цветаевой — противопоставление поэта и сытого бюргерства. В истолковании Цветаевой, Крысолов олицетворяет творческое, магически властное начало, крысы ассоциируются с большевиками, прежде агрессивными и враждебными к буржуа, а потом превратившимися в таких же обывателей, как их недавние враги; гаммельнцы — воплощение пошлого, мещанского духа, самодовольства и ограниченности. «Крысолов» был опубликован в пражском журнале «Воля России».

Литературная жизнь Парижа била ключом. Открывались все новые эмигрантские издания. Цветаева встретилась и подружилась с издателями Шаховским и Святополк-Мирским — оба бывали на улице Руве и охотно печатали Цветаеву. Все обитатели черновской квартиры имели отношение к литературе, постоянно принимали друзей-литераторов. Здесь образовалось нечто вроде литературного салона — обсуждали литературные новости, читали и слушали стихи. Для всех Цветаева была признанным литературным мэтром.

Выступление Цветаевой состоялось в феврале. Это был, вероятно, первый ее персональный вечер после того давнего в Москве, в студии Халютиной, когда, в бабушкином длинном платье с камеей у ворота, со стихами юношески звонкими и Откровенными, она произвела неизгладимое впечатление на зрителей… Двадцать лет минуло, а сколько промелькнуло кадров в фильме с названием «Жизнь». Устроить выступление оказалось не простой задачей. Самим надо было найти помещение, заказать и «распространить» — то есть продать билеты, найти распорядителей.

Главное же условие успеха — собрать «нужную» публику, тех, кто влияет на общественное мнение — добиться присутствия влиятельных персон литературного и светского мира, способных устроить резонанс в прессе. Но именно этого Цветаева делать не умела — слишком гордая, категорически необщительная, не желающая любезничать, притворяться. Дерзкая, непреклонная, она сумела испортить отношения со многими нужными людьми и получила несколько отказов от известных в литературном мире лиц. Зал для вечера нашелся — помещение Союза молодых поэтов и писателей. Невелик, но вполне пристойно выглядит и вместителен.

Друзья и близкие знакомые всячески способствовали подготовке вечера. Нашлось пожертвованное кем-то черное платье. Его Оля и Наташа Черновы перешили по, фигуре Марины и даже вышили у плеча символическую бабочку — Психею. В простом черном платье, с серебряными браслетами и перстнями героиня вечера выглядела вполне достойно.

Наконец, все было налажено, объявлена окончательная дата и программа вечера:

«В вечере Марины Цветаевой, имеющем быть в субботу 6 февраля, 79, рю Данфер-Рошро принимают участие: г-жа Кунелли, старинные итальянские песни; проф. Могилевский — скрипка; В.Е. Бюцов — рояль» — сообщали афиши, расклеенные Сережей.

За полчаса до начала в зале появилась первая публика. Марина стояла за сценой, нервно куря у металлической бочки с песком, под висящим над ней огнетушителем. Глаза ее сверкали, на щеках появился румянец. Впервые за все эти годы Сергей видел нарядную жену, с приведенным в порядок лицом — уж припудриться ее подруги заставили. Она казалась ему совсем юной, как тогда, когда в бабушкином платье читала про «кавалькады в чаще», а он шепотом повторял слова.

— Провалюсь, вытянет концертное отделение. Не могут же не заинтересовать парижанина старинные итальянские песни?

— Вы никогда не провалитесь, — заверил Сергей. — Вы лучше всех.

— Эти русские и еврейские барыньки, от которых зависит успех, только и ждут, чтобы меня освистали, — она загасила в песке папиросу. — Фифы обижены — какая-то Цветаева не захотела пресмыкаться перед ними. Вы бы видели эти торжествующие улыбки, когда они любезно отказывали мне, рассматривая сквозь лорнет! Говорили о неотложных делах, отъездах, приемах, к сожалению, намеченных как раз на это время. Толстая банкирша с оранжевыми буклями, супруга меценатствующего болвана, сообщила, что именно в эти часы принимает мастера для стрижки пуделей! Смеялась в лицо!

— И вы, надеюсь, смолчали.

Я держалась как жертвенный агнец: «Чрезвычайно сожалею! Надеюсь, вашего отсутствия никто не заметит!»

— Она тебе это припомнит.

— Не сомневаюсь! Но неминуемо все они останутся в дураках! — ударом кулака об стол Марина «припечатала свой приговор».

Успех превзошел все ожидания. Сергей восторженно писал другу: «За два часа до начала вечера толпа осаждала несчастного кассира, как на Шаляпина. Не только все места были заняты, но народ заполнил все проходы, ходы и выходы одной сплошной массой. До 300 чел. не могли добиться билетов и ушли. Часть из них толпилась во дворе, слушая и заглядывая в окна. Это был не успех, а триумф. М. прочла около сорока стихов. Публика требовала еще и еще. Стихи прекрасно доходили до слушателей. После этого вечера число Марининых недоброжелателей здесь возросло чрезвычайно. Поэты и поэтики, прозаики из маститых и немаститых негодуют. В Париже Марининых книг нельзя достать — разошлись. Наконец-то Марина дорвалась вплотную до своего читателя. Радуюсь за нее, надеюсь, что и с бытом удастся в скором времени справиться. Пока что он продолжает быть тягостным».