Людмила Бояджиева - Марина Цветаева. Неправильная любовь

«Счастья — в дом! Любви без вымыслов!»

Первого февраля закрутила сильная метель. Утром, на две недели раньше рассчитанного срока, у Марины начались схватки.

— Что же делать?! Такой ужас — ни зги не видно! Надо немедленно ехать в больницу в Прагу! — побледневший, дрожащий Сергей хватался то за одно, то за другое. Наконец принес скорчившейся Марине ее пальто. Закрыв глаза, она выдавила сквозь зубы:

— Вы с ума сошли! Какая поездка, какое пальто! Шевельнуться не могу. Боль в дугу гнет! Нет… Несмотря на все мое спартанство, до станции не дойду.

— Только не волнуйтесь! Терпите, родная. Бегу за доктором Альтшуллером и подмогой. Алечка, ухаживай за мамой.

Сергей умчался, на ходу засовывая руки в рукава и все попадая мимо, с открытой в метели головой и смертным ужасом на лице. Вскоре комната была полна народу.

Аля записала, что папа «дико растерялся» и что «прибежали целые полчища дам с бельем, тряпьем, флаконами и лекарствами».

«Чириковская няня вымыла пол, все лишнее (т. е. всю комнату!) вынесли, облекли меня в андреевскую ночную рубашку, кровать выдвинули на середину, пол вокруг залили спиртом, — записала Марина. — v (Он-то и вспыхнул — в нужную секунду!) Движение отчасти меня отвлекало. В 10 ч. 30 мин. прибыл Г.И. Альтшуллер, а в 12 ч. родился Георгий.

Молчание его меня поразило не сразу: глядела на полыхающий спирт. (Отчаянный крик доктора: — Только не двигайтесь!! Пусть горит!!) Ребенок молчал, он был почти удушен пуповиной, доктор старался вдохнуть в новорожденного жизнь — асфиксия могла оказаться смертельной. И вдруг — задышал! Запищал… Слава тебе, Господи!»

Все это время Марина курила, глядя на синеющего ребенка, попытки доктора вернуть его к жизни, словно со стороны. В этот момент она всем своим существом со спокойной решимостью стояла на грани гибельного решения: не будет сына, не будет и ее.

Сын закричал и она возликовала.

— Сергей, идите посмотрите на своего сына! Не сомневайтесь, на свет явилось существо избранное. Все приметы сводились к тому: метель, воскресенье, полыхнувший вкруг роженицы спирт, 1 февраля!

«Мальчик родился в полдень, в Воскресение, первого числа первого весеннего месяца. По приметам всех народов должен быть очень счастливым. Дай Бог!»

Не сразу решился вопрос об имени. Цветаева писала Пастернаку, что все девять месяцев вынашивала Бориса — в честь него. Но желание Сережи (не требование!) было назвать его Георгием — и я уступила. И после этого — облегчение. Итак — у Марины сын Георгий, как она предсказала себе три года назад. Дома мальчика с подачи Марины стали называть Мур, это имя за ним и осталось.

Родзиевич уехал из Праги в январе, а в начале февраля Марина родила сына. Как обещала Сергею, как мечтала родить для Константина. Одержимость появлением сына отражена в той или иной мере во многих ее увлечениях. Цветаева хочет подарить сына всем своим любимым — и в память своего отца Ивана Владимировича Цветаева, и как акт преданности Сергею, и на волне страсти к Родзиевичу, и как символ материнского сближения с Бахрахом, и в знак высшего родства с Пастернаком. Она хотела «подарить» Борису Леонидовичу некую отеческую радость, причастность к судьбе сына. Кроме того, Марина Ивановна полагает, что акт произведения на свет мужчины является доказательством ее женской сущности и в то же время дополняет ее однополую односторонность. Мечта об андрогинности в доступном варианте. Кроме того, Марина не сомневается, что ее сын родится с печатью избранности. Недаром же в юные годы в ней так упорно жил дух Наполеона и его несчастного наследника. Так что, родословная у мальчика в плане духовного наследования должна быть самой богатой: впитать все, что было дорого и любимо самой Мариной, ее духовными кумирами, ее кровными предками.

Беременность Цветаевой проходила легко, на градусе вдохновенного ожидания чудесного ребенка. Она много писала, увлеченно работала в редколлегии сборника «Ковчег», продолжала вести хозяйство, совершала дальние прогулки по окрестным лесам и горам.

Сергей все больше отходил от нервотрепки последних месяцев. Марина родила сына и вся светилась, когда смотрела на Сергея:

— Я же обещала вам!

Что это было — ощущение вины перед мужем или чистая радость долгожданного чуда? Муж больше не копался в психологии ее поведения — он позволил себе снова любить и вдохновляться своей любовью.

Застывал, глядя на нее, сидевшую с вязанием или кормившую ребенка.

— Сережа, ну вот же ваша рубашка! Где вы ищите?

— Я не искал. Я на вас смотрел…

И полные бесконечного обожания глаза. Только что-то новое появилось в глубине ясного взора, отблеск некой тайной мысли, глубоко спрятанной идеи.

Марина в восторге от сына — он совершенно необыкновенный: крупный, большеголовый, с правильными чертами лица. «Сын явно — мой, вообще — Цветаев. Дочь непременно пошла бы в Сережу. Сергей Яковлевич тоже сразу же привязался к ребенку».

Стоит посмотреть фотографии странного мальчика, который по воспоминаниям близких до 12 лет ни разу не улыбнулся, и сомнения отпадают — ни Эфроновской, ни цветаевской породы в нем не просматривается. Зато явственно, с преувеличенной отчетливостью определяются черты Родзиевича. Марина писала Бахраху: «Милый друг, я очень несчастна. Я рассталась с тем, любя и любимая, в полный разгар любви, не рассталась — оторвалась!.. С ним я была бы счастлива… От него бы я хотела сына… Этого сына я (боясь!) желала страстно, и, если Бог мне его не послал, то, очевидно, потому что лучше знает. Я желала этого до последнего часа». До какого часа и как все же распорядился — Бог?

Известно, что Родзиевич, с трудом переносивший к этому времени экзальтированность и непрактичность Цветаевой, без лишней сентиментальности однозначно заявил, что рождение ребенка сейчас в его нищенской жизни не предусмотрено. Позже он сказал общим с Мариной знакомым: «К рождению Мура я отнесся плохо. Я не хотел брать никакой ответственности. Сын мой Мур, или нет, я не могу сказать, потому что сам не знаю».

После этого заявления (или задолго до того) Марина однозначно и навсегда решила: сын Сережин. И постановила: у каждого человека есть право на тайну души.

Это священная территория, и вторгаться на нее кощунственно. Марина настаивала, что внешне сын представляет цветаевскую породу. Уважение к памяти Цветаевой и ее тайне заставляет принять эту версию. Но отделаться от ощущения, что она неистово и самоотверженно растила копию «своей единственной настоящей любви» трудно. Возможно, еще и потому для Родзиевича в череде увлечений Марины было сделано исключение — Марина никогда не обмолвилась о нем ни единым плохим словом. Несомненно, были вопросы и у Сергея, но он искренне полюбил ребенка, для него было главным, что рожден мальчик Мариной и ею же «подарен ему».