Анатолий Медников - Берлинская тетрадь

- Товарищи, не берите эти марки, нас не купишь, покажем это фашистам! говорила Евгения Лазаревна, и мы все поддержали ее.

На следующий день к концу работы фашисты, несмотря на то что заключенные вновь не выполняли норм, решили все-таки выдать эти марки. Первыми выкликались фамилии русских узниц. Но они громко заявляли, что от подачки отказываются. Нашему примеру последовали чешки, француженки, польки, немецкие женщины.

- Убирайтесь прочь с вашими деньгами! Не будем брать! - кричали мы.

Фашисты сначала оцепенели, увидев перед собой сомкнутый строй взбунтовавшихся узниц. Взбешенные до безумия нашим сопротивлением, эсэсовки начали бить нас.

Они пускали в ход все, что только подвертывалось им под руку: плети с жесткой проволокой внутри, палки, с которыми не расставались наши надзиратели, стулья, стоявшие в бараках. Упавших топтали сапогами.

Но как фашисты ни бесновались, им не удалось вручить нам свои марки. Эта сцена в бетрибе сразу высоко подняла авторитет группы советских узниц. К нашему блоку теперь все чаще стали подходить узницы других национальностей. Они прижимали руки к сердцу, выражая этим свое уважение.

Вскоре мы начали борьбу с "черным транспортом". Это случилось уже после того, как проволоку, ограждавшую наш блок, сняли и мы получили возможность подходить к другим баракам и гулять в немногие свободные минуты, которыми мы располагали.

Время от времени в нашем лагере происходил отбор заключенных для отправки на работу в другие места. Женщин выстраивали на Лагерштрассе, приходили комендант, его адъютант, фабриканты и хозяева. Начиналась унизительная процедура осмотра!

Иногда отбирали партию заключенных в дома терпимости. Отбирали обычно красивых женщин. И каждая из нас старалась одеться похуже, как-нибудь измазаться, сгорбиться.

Но самым тяжёлым для всех заключенных был отбор для "черного транспорта", транспорта ослабевших, больных женщин, обреченных на уничтожение в печах Майданека или Люблина. Чаще "черный транспорт" отправлялся в Люблинский лагерь.

Существовал крематорий и в Равенсбрюке. Но он был недостаточно "мощный", имел, как говорили фашисты, "малую пропускную способность". Равенсбрюкский крематорий не успевал сжигать даже трупы замученных в лагере, поэтому больных отправляли отсюда и сжигали в люблинских печах.

Подготовку к формированию этого транспорта эсэсовцы маскировали. Они отбирали заключенных под видом направления их на фабрики и заводы. Но мы знали, куда повезут наших подруг.

Первое, что мы сделали, - это обратились с протестом к коменданту лагеря. Две русские девушки вручили протест полицайке из комендатуры. Но тщетно мы ждали ответа. Пришел день отправки "черного транспорта". Жертвы надзиратели наметили раньше, а теперь они стали сгонять женщин к бане.

Лагерь огласился раздирающим душу плачем и криками. Женщины, рыдая, обнимали друг друга. Люди знали, что их ждет смерть.

К нам фашисты пришли, уже собрав несчастных из других блоков. Мы же твердо решили не выдавать своих подруг. По фамилиям нас здесь никто не знал, мы жили под номерами, поэтому, когда эсэсовки начали называть номера своих жертв, никто не откликнулся. Эсэсовки передали список блоковой - польке Мовгосе. Она, думая, что мы ослышались, еще раз повторила номера. Но мы стояли плечом к плечу, закрыв нашими спинами тех, кого выкликали. И фашисты поняли, что это бунт.

Надзирательницы начали бить по лицу женщин, стоявших в первом ряду. Эсэсовки пустили в ход плетки.

- Сумасшедшие, свиньи, мерзавки! - кричали нам полицайки. - Всех вас сейчас выведут из блока и расстреляют!

Но мы стояли твердо. Тогда эсэсовки начали, хватая за руки, перебрасывать женщин в другую половину барака, чтобы увидеть тех, кого наметили в "черный транспорт".

После долгих попыток, пустившись на хитрость, надзирательницы все-таки захватили намеченные жертвы. Мы же выстроились перед блоком и отправились к зданию комендатуры, чтобы еще раз заявить о нашем протесте. Мы кричали, что хотим говорить с комендантом лагеря.

И вот он вышел к нам на крыльцо комендатуры, толстый, грузный, и встал, широко расставив ноги, смотря на нас сверху вниз.

- Кто говорит по-немецки? - крикнул он.

- Я, - ответила Евгения Лазаревна и вышла вперед. - Вы не имеете права так обращаться с нами. Мы - военнопленные. Существует международная конвенция по обращению с военнопленными. Ни один закон на свете не разрешает убивать, сжигать заживо ослабевших, больных людей. Мы протестуем против "черного транспорта".

Но комендант не слушал ее. Он тотчас ушел в здание, а из ворот лагеря появились немецкие автоматчики. Наставив на нас автоматы, они стали перед колонной.

Вот тогда снова появился комендант и закричал:

- Прочь отсюда, все назад в блок, не уйдете - расстреляю как собак!

Переводчица из комендатуры тоже уговаривала нас:

- Дивчины, ходьте на блок, ходьте на блок!

Но мы продолжали стоять и требовали отменить "черный транспорт". Тогда нас силой погнали в блок. В тот же день мы объявили коллективную голодовку на трое суток. Пятьсот обессилевших женщин отказались от еды.

Впервые в истории лагеря Равенсбрюк заключенные с такой силой и упорством боролись с фашистами, впервые женщины-заключенные осмелились объявить коллективную голодовку. В этот день наших девушек заставили принести в блок большие котлы с похлебкой. Но никто не поднялся со своего места. Все кусочки хлеба, хранившиеся у нас, мы собрали для распределения между самыми слабыми женщинами. Не могли же мы обрекать их на смерть!

- Ох, дивчины, ради бога, не робить того! - говорили нам наши перепуганные блоковые.

Впервые за все время существования лагеря нам предложили искусственный мед. Полицайки стали обедать тут же, в блоке. Они пытались нас соблазнить видом горячей пищи. Но тщетно.

Наши друзья из других блоков, узнав о голодовке, стремились нам помочь. Они передавали нам хлеб, но мы его не брали, лишь благодарили иностранных товарищей за чувства братской солидарности.

В числе жертв, намеченных к уничтожению, была худенькая, с каштановыми волосами, болезненная девушка - Зоя Савельева. Так же, как и я, она сражалась в Севастополе и была связисткой. В боях ранена. Раненую ее и взяли в плен. В лагере Зоя болела тифом, ослабла, и ее фашисты наметили для отправки в Люблин.

Когда группа женщин из "черного транспорта" переходила в другой блок, Зое удалось незаметно выскочить из толпы и забежать в двери нашего русского блока. Это заметила я. Быстро пошла за Зоей, которая забралась на самые верхние нары.

- Девушки, милые, я хочу жить, спрячьте меня! - зашептала она нам. Зоя не плакала, она смотрела на нас горящими от страха глазами и тряслась как в лихорадке.