Дебора Макдональд - Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев

Оторвав взгляд от трагических пассажей Рассела и пышущего здоровьем Горького, Уэллс впервые в своей жизни посмотрел на Муру Игнатьевну Закревскую – секретаря, переводчицу и его гида на все время его пребывания в России. И он был сражен.

Всю свою жизнь он с растерянностью будет стараться понять, почему она так его поразила. Ее внешность была против нее. Она была худой и начинала обретать вид измученной заботами женщины. Достать одежду в России было практически невозможно, и всем приходилось довольствоваться тем, что есть. Женщина, которая танцевала во дворце Сан-Суси в Потсдаме в обществе царя и кайзера, чьи дорогие наряды даже при такой огромной конкуренции заставили кронпринца воскликнуть: «Quelle noblesse!»[493] (Какое благородство! – фр.), была одета как нищенка. Она носила непромокаемый плащ английского армейского образца поверх простого черного платья, которое знало лучшие дни, и простенькую шляпку, сделанную из куска черной ткани – очевидно, старого чулка или обрезков фетра. Но независимо от ее внешности и униженности положения в глазах Уэллса «она была великолепна». Ее манеры и осанка не ухудшились, несмотря на все то, через что ей пришлось пройти. «Она засовывала руки в карманы своего плаща и, казалось, не просто смело смотрела миру в лицо, но и была склонна отдавать ему приказы»[494].

Локарт был пленен ее блестящим острым умом, Горький – обаянием и талантами, а Уэллс – дерзкой гордостью выжившего человека и, как и все ее мужчины, мощной сексуальной привлекательностью, которую она излучала. «Теперь она официально была моей переводчицей, – вспоминал он. – И она предстала перед моими глазами – великолепная, несломленная и внушающая восхищение»[495].

Как Мура воспринимала Уэллса, она никогда не писала. Возможно, отметила его сходство с Иваном. У него были такие же резкие черты лица и невозмутимое выражение, печальные глаза, волосы, зализанные над высоким лбом, пышные усы. Что бы ни видела и ни чувствовала, она начала их знакомство так, как и намеревалась его продолжать, – выдав ему кое-что из готовой колоды лжи, которую начинала собирать. Дядя Муры, по ее утверждению, был русским послом в Лондоне, и у нее самой были крепкие личные связи с Англией, так как она получила образование в Ньюнхэмском колледже Кембриджского университета, а после революции большевики уже пять раз сажали ее в тюрьму.

Каждая из этих неправд была привязана к реальности, но сильно растянутой привязью. Когда Уэллс опубликовал рассказ о своей поездке в Россию, он честно и простодушно повторил Мурины выдумки как доказательство того, насколько искренне и открыто было с ним правительство России. Со своим аристократическим прошлым, английскими образованием и воспитанием и плохими отношениями с большевиками Мура была «последним человеком, который предпринял бы какую-нибудь попытку одурачить меня». В Великобритании (и в России) его предупреждали, что «будет происходить самая изощренная маскировка реальности и что меня будут держать в шорах на глазах на протяжении моего визита»[496]. Тот факт, что такая женщина была назначена его гидом, показывал: большевики не собирались обманывать его.

Одну правду она ему все-таки сказала: ее жизнь ограничивается Петроградом из-за ареста на льду Финского залива. Это углубило его симпатию, и он пообещал попытаться передать весточку от нее ее детям, как только он уедет из России.

Уэллс, как и Рассел, приезжал, чтобы увидеть большевизм во плоти, и с Мурой в качестве спутницы проводил целые дни, разъезжая по Петрограду, посещая школы и другие государственные учреждения. Увидев закрытые магазины и пустынные улицы, он узнал также, что все деревянные здания в Петрограде были разобраны прошлой зимой из-за отчаянной нужды в дровах, после чего на улицах остались пустоты, словно отсутствующие зубы в челюсти, и груды брошенных камней. На дорогах были выбоины в тех местах, откуда деревянные блоки мостовой были вырваны на растопку. Правительство оказалось лучше подготовленным для надвигающейся зимы: огромные поленницы дров выстроились рядами на набережных и в центре главных улиц[497].

Днем по городу теперь снова ездили трамваи. В шесть часов вечера, когда прекращалась подача электроэнергии, они останавливались. И хотя население города уменьшилось наполовину, так как горожане бежали за границу или уезжали в сельскую местность, трамваи были всегда переполнены людьми, которые ехали даже снаружи на подножках. Часто случались аварии. Уэллс и Мура были свидетелями того, как толпа собралась вокруг тела ребенка, который упал под колеса и был разрезан надвое[498].

Казалось, что в те времена самое выгодное было – принадлежать к классу крестьянства. У большевиков по-прежнему было мало власти в сельской местности, и поэтому, в то время как рабочие и бывшие аристократы голодали, крестьяне, освобожденные от своих помещиков-тиранов и истощающих налогов старого режима, жили легко и питались хорошо. Они приезжали в Петроград и Москву и продавали продукты питания на перекрестках. Это было незаконно (распределение продуктов питания контролировало государство), но власти редко принимали какие-то меры из страха, что крестьяне могут вообще перестать привозить продовольствие. Когда красногвардейцы все же пытались ограничить продажу товаров на черных рынках, происходили вооруженные столкновения, в которых крестьяне били солдат[499].

По мнению Уэллса, вина за все лишения в России лежала не на большевизме, а на капитализме – этот исход был неизбежен. В отличие от Бертрана Рассела Уэллс ставил интервенцию в вину союзникам. Большевики, рассуждал он, были неизбежной формой правления, которая должна была появиться вследствие революции. И все же он страстно ненавидел ее и Маркса как творца их теории; вот что он писал обо всем этом:

Куда бы мы ни пошли, нам попадались бюсты, портреты и статуи Маркса. Около двух третей лица Маркса занимает борода – большая, впечатляющая, густая и курчавая заурядная борода… Это не такая борода, которая случайно вырастает у мужчины; это специально выращенная борода, ухоженная и торчащая, как у патриарха, напоказ миру. Она в точности похожа на «Капитал» в своем бессмысленном изобилии, и не занятая бородой часть лица похожа на сову, словно выглянувшую посмотреть, какое впечатление эта растительность произвела на человечество[500].

В марксистской России все голодали, замерзали и боялись заболеть. Достать лекарства было невозможно. «Легкие недомогания поэтому очень быстро превращаются в серьезные проблемы… Если кто-то тяжело заболевает, перспективы самые мрачные»[501].