Лев Лещенко - Апология памяти

Недаром Марк Григорьевич безумно нравился женщинам, прекрасно это сознавал и делал все от него зависящее, чтобы нравиться им еще больше. Наряды его были всегда шикарны, манеры покоряли всех без исключения. Что же касается характера его взаимоотношений с представительницами прекрасного пола, то я, разумеется, об этом ничего сказать не могу. Да и кто о подобных вещах может что-либо знать? Единственное, что приходит на память, это реакция Марка Григорьевича на появление какой-либо красивой актрисы на экране телевизора. Если рядом с ним в этот момент был кто-то из его друзей, он, кивая головой, произносил с загадочной улыбкой: «Я ее знаю…» И более никаких комментариев — дескать, думайте по этому поводу что хотите.

Вспоминается также, что, когда Марк Григорьевич был уже, что называется, в возрасте, он начал нас — то есть меня, Иосифа Кобзона, Сережу Захарова — как бы немножко ревновать к нашей молодости. Как-то раз на фестивале «Красная гвоздика» в Сочи стою я на пляже в одних плавках — спортивный, молодой мужчина в полном расцвете сил. А рядом — Фрадкин со своими друзьями примерно его возраста. Я подхожу, здороваюсь. А он в ответ полушутя-полусерьезно: «Лева, ну что вы тут трясете перед всеми своей фигурой? Думаете, только у вас такой атлетический торс?» Подтягивает живот, выпрямляет спину, демонстрируя спортивную осанку: «Ничего, ничего, не вы один такой!» Но дело здесь было не только в спортивном телосложении. К тому времени почти все мы, молодежь, птенцы, выпорхнувшие когда-то из-под крыла Фрадкина, постепенно входили в славу, приобретали всенародную популярность, рост которой, видимо, также вызывал некоторую ревность у Марка Григорьевича.

А жена Фрадкина Раиса Марковна — красавица, очаровательная женщина — буквально обожала своего мужа. Называла его исключительно Маркушей. Да и вообще всех, кто приходил к ним в дом, она звала ласкательно-уменьшительными именами — Левушка, Иосичка, Сереженька… Такое впечатление, что Она любила всех, стараясь делать всем только приятное. Доходило порой до смешного. Скажем, подходит она к Кобзону: «Иосичка, как замечательно вы поете «За того парня»! Никто лучше вас ее не поет». Но тух же, увидев, что я стою рядом и все это слышу, добавляет с ласковой улыбкой, адресованной уже мне: «Кроме Левушки!» Или, допустим, забрасывает меня комплиментами: «Левушка, как вы поете песню «За фабричной заставой»! Неподражаемо, невероятно!» А через минуту почти то же самое звучит в адрес Кобзона: «Иосичка, вы меня так поразили своим исполнением «За фабричной заставой»! Лучше вас ее не спеть уже никому». При всем при том Раиса Марковна была очень мудрой женщиной, понимающей, что такое быть женой выдающегося художника, человека, который всегда на виду. Тем более Марка Фрадкина — обворожительного, безумно элегантного, привлекающего к себе массу поклонниц, пользующегося любовью огромного количества людей. Но я ни разу не был свидетелем какого-либо проявления ревности со стороны Раисы Марковны. Хотя, конечно, кто может утверждать, что между ними никогда не происходило всем известного «выяснения отношений»? Но она избрала в этом вопросе верную тактику, прекрасно понимая, что любовь поклонниц так или иначе воспламеняет воображение художника, будоражит его фантазию и что пытаться лишать его этой любви неразумно. (В этом, кстати, политика жены Фрадкина в корне отличалась от политики жены Силантьева, в порыве ревности способной шарахнуть своего благоверного бутылкой по голове…) И Марк Григорьевич, обладавший помимо своего феноменального композиторского дара еще и большой житейской мудростью, ценил, как мне кажется, позицию своей жены в этом вопросе очень высоко, благодаря чему они и прожили вместе много лет.

Что касается другого великого «Ф» — композитора Яна Абрамовича Френкеля, — то он был во многом противоположностью Марку Фрадкину. Гораздо более «демократичен». Но отнюдь не прост. Общей же их чертой было умение потрясающе одеваться. Плюс к этому рост Френкеля зашкаливал где-то за метр девяносто, что вкупе с его безукоризненным римским профилем и феерическими усами производило впечатление неизгладимое. А живи он, скажем, не в Москве, а в Париже, его изумительный бархатный голос безусловно принес бы ему славу незаурядного шансонье. Недаром его так часто просили самого исполнять свои песни. И когда эта «глыба» в идеально пошитом костюме садилась за рояль, зал замирал — настолько впечатляющим было сие зрелище. Я никогда не расспрашивал Яна Абрамовича о том, из какой он семьи, но, судя по всему, воспитанием детей там занимались серьезно. Подружились же мы с Френкелем во время совместных гастролей с оркестром Юрия Силантьева, где Ян Абрамович выступал с исполнением своих песен — сам садился к роялю, а оркестр ему аккомпанировал. Но с нашим творческим сотрудничеством дело долго не ладилось. Помню, он предложил мне как-то принять участие в записи его пластинок на фирме «Мелодия», исполнить одну из его песен. И на этом — все. Я, правда, не особенно расстраивался, понимал, что каждый именитый композитор представляет собой некую «нишу», вмещающую ограниченное число «собственных» исполнителей. Я знал, что в «нише Френкеля» давно и прочно «сидят» Иосиф Кобзон, Майя Кристалинская и некоторые другие певцы, так что «втиснуться» мне туда просто невозможно — там и без меня довольно тесно. Но на наших дружеских отношениях с Яном Абрамовичем это не отражалось никак, и мы с удовольствием общались с ним при любом удобном случае. Особенно наша дружба укрепилась после того, как его знаменитая песня «Журавли» принесла мне звание лауреата фестиваля «Золотой Орфей».

И вот как-то, будучи на гастролях, Ян Абрамович продемонстрировал мне свою так называемую «систему Френкеля», согласно которой следует грамотно пить водку. Видя, как мы все это делаем Френкель досадливо морщился: «Господи, до чего непросвещенный народ… Ну разве так можно — пить и пить почти без перерыва, пока не окажешься под столом?» А на вопрос: «И как же надо?» — отвечал: «А вот как. Берешь обыкновенный граненый стакан, вмещающий в себя двести граммов водки, и выпиваешь ее залпом. После чего закусываешь бутербродом — лебом с салом, с сыром или с чем-нибудь еще. А затем начинается пиршество: ешь вволю, пей вволю, но — только не водку. Водку во второй раз пить нельзя. Это уже излишество, чудовищный перебор. А одноразовый прием дает вот что. Во-первых, вы мгновенно получаете невероятный кайф. Да оно и понятно, после такого-то алкогольного удара… А во-вторых, этот кайф, если правильно закусывать, становится долгосрочным, то есть продолжается три-четыре часа. Таким образом вы получаете несколько часов хмельного блаженства, после которого возвращаетесь в обычное трезвое состояние. А если все время повторять и добавлять, то подобного эффекта достигнуть практически невозможно. Кайф, так сказать, «размазывается» во времени, теряя всю свою прелесть. И тогда уже не поймешь, что это — не то «выпиваловка», не то «обжираловка».