Маргарита Былинкина - Всего один век. Хроника моей жизни

Весть о сенсационной находке «Дружбы народов» разнеслась в журнальных кругах еще на стадии подготовки упомянутого спецномера. Лидия Ивановна Лерер-Баша, матерый редактор из «Нового мира», прибежала к главному редактору «Дружбы» В.В. Смирнову с просьбой уступить ей Хемингуэя. Я сопротивлялась, но, увы, — Смирнов внял мольбе представительницы именитого «Нового мира». Однако наш афро-азиатский номер всетаки оказался одним из лучших по представленным в нем материалам.

Переводчики с европейских языков, прослышав, что в «Дружбе» требуются хорошие зарубежные произведения, стали частенько стучаться в дверь моего клетушечного кабинетика. За дверью из коридора до меня иногда долетали озабоченные голоса: «Где тут Былинкина Маргарита Ивановна сидит? Где тут такая… пышная блондинка?..»

Подобная аттестация была для меня, прямо скажем, откровением. Мне стукнуло 34 года, я уже выглядела не поджарой девочкой, но была вполне в форме, и о том, что могу казаться полной или хотя бы пышной, себе не представляла. Но у мужчин свои мерила.

Однажды, в начале 60-го года, ко мне в редакцию заглянул автор, который привлек мое внимание не только тем, что предложил опубликовать пьесу известного французского драматурга Ануя «Жаворонок» в его переводе с французского.

Внешне он был не особенно презентабелен: невысок, довольно тщедушен и лысоват. Лет сорока пяти. Очень походил на американского киноактера Джека Николсона. Те же умные восточного разреза глаза, высокий лоб, крупный правильный нос. И был он очень интеллигентен и очень печален, как Чайльд Гарольд. А что может быть привлекательнее для русской женщины, чем грустный одинокий мужчина, у которого недавно умерла мать и которого недавно бросила жена.

Кирилл Викторович Хенкин был сыном некогда эмигрировавшего из России во Францию актера Виктора Хенкина и русской дворянки, и родился в Париже. После смерти отца он вернулся с матерью в СССР, получил за свой парижский дом квартиру в высотке на Котельнической набережной и работал во французской редакции Радиокомитета.

И вот теперь его старуха мать Елизавета Алексеевна умерла, а жена, красавица американка Анита, его оставила и собралась вернуться в США, прихватив с собой из Радиокомитета не мужа, а молодого редактора по фамилии Сетяев. Беда была и в том, что она увозила и сына, маленького Костика.

Кирилл Викторович стал приезжать в «Дружбу» и по делам, и просто так, поболтать по душам и посетовать на трудности жизни.

Я сама не заметила, как стала чаще обычного поглядывать в окошко: не въезжает ли в ворота «усадьбы Болконских» его желтый жучок-«фольксваген». А если въезжал, то в «зобу дыхание спирало», а в груди щекотало теплым пушистым перышком. Нечто подобное когда-то происходило при виде Сергеева.

Нам было друг с другом легко и интересно. Он нередко отвозил меня на своей машине домой, а летом 60-го года притащил в редакцию большой букет роз и подарил магнитофонную бобину с песнями Окуджавы, входившего в моду.

В эту пору я очень сдружилась с редакторшей из «Иностранки», Ниной Петровной Соколовской, у которой, в свою очередь, был в разгаре роман с видным поэтом-переводчиком Вильгельмом Вениаминовичем Левиком.

Нина, которую в ее журнале ласково называли «сарделькой» за невысокую плотную фигуру, была очень остроумной, добродушной и на редкость непосредственной особой. Как-то, обедая у нас, Нинон обронила фразу, которую мы с мамой, улыбаясь, потом не раз повторяли: «Имеются еще в Москве дома, где можно вкусно покушать». Одним словом, мы с Ниной висели по вечерам на телефоне, с жаром поверяя друг другу подробности происходивших событий. Ничто так не сближает двух женщин, как наличие у каждой по мужчине, и ничто так свирепо не разъединяет обеих, как один мужчина на двоих.

Однако серьезного продолжения у меня с Хенкиным не получилось. Его душа была прибита грустью, а его сексуальные изыски на французский манер мне были не только не по нутру, но вмиг отрезвили от угара. Возможно, со временем из него получился бы нормальный мужчина, но для этого нужно было питать к нему особое чувство или хотя бы большое желание ехать с ним во Францию, куда он, оказывается, замыслил вернуться.

После того как мы расстались, я, понятно, впала в черную меланхолию.

Каким-то удивительным образом с тех времен сохранился листок бумаги с несколькими строками, написанными синими чернилами:

Вон плутовка луна,Мне моргает онаИ как будто чуть-чуть улыбается.И нет дела луне,Как тут горестно мне,Как душа моя зябнет и мается.

Мама не замечала или деликатно старалась не замечать перепадов моего настроения. Она прекрасно знала, что если мне будет очень плохо или очень хорошо, то к ней первой я брошусь на шею.

Жизнь шла вперед со всеми своими выкрутасами и преподносила очередные сюрпризы. Долго предаваться меланхолии и унынию было некогда.

В начале 61-го года парторг «Дружбы народов» — кудрявый и симпатичный Акоп Ншанович Салахян нежно объяснил мне, что заведующему отделом зарубежной литературы в журнале союзного значения просто положено быть членом КПСС. И вместе со своей уже готовой рекомендацией, где говорилось, какая я положительная и работоспособная, вручил мне соответствующую анкету.

Эта путевка в жизнь называлась «Анкета вступающего кандидатом в члены КПСС» и занимала всего лишь один бумажный лист, но тем не менее надо было ответить на 22 вопроса.

Следовало сообщить о «занятии родителей», о трудовой деятельности и образовании, «какое участие кандидат принимает в работе советов профсоюза, комсомола, колхозов и т. д.», «Состоял ли в братских компартиях», «Жил ли за границей, когда, сколько времени, причины возвращения в СССР», «Кто из родственников живет за границей, где, сколько времени и чем занимается» и т. п. и т. д.

Завершался этот документ требованием указать фамилии трех членов КПСС, давших рекомендации, каковые должны быть приложены к анкете.

В самом конце анкеты оставлено место для записи: 1) о решении общего собрания первичной парторганизации о приеме кандидатом в члены КПСС, и 2) о решении райкома, горкома КПСС о приеме кандидатом в члены КПСС.

Такие вот требовалось пройти «инстанции», чтобы в хрущевскую эру попасть в руководящую и направляющую партию, стать одним из винтиков режима.

Возник вопрос: что же теперь делать? Я спокойно и формально вышла «по возрасту» (в 30 лет) из комсомола и вступать в КПСС отнюдь не собиралась.

И, как по мановению волшебной палочки, выход нашелся — выход из журнала «Дружба народов» и вход прямехонько в Институт Латинской Америки, созданный снова, будто по заказу, летом 61-го года. Не напрасно же я корпела над диссертацией и уже успела опубликовать три статьи по диссертационной теме в филологической периодике!