Наталья Муравьева - Гюго

Гюго, поднимает бокал за прессу. «За прессу всех народов! За прессу свободную! За прессу могучую, славную и плодотворную!» Пресса — это «локомотив прогресса». «Близится час, когда человечество выйдет, наконец, из темного тоннеля, в котором оно пребывало шесть тысяч лет», — говорит Гюго.

Он обращается к французским друзьям: «Одиннадцать лет назад вы провожали почти совсем молодого человека, сейчас перед вами старик. Волосы изменились, сердце — нет».

Искусство для жизни! (1862–1866)

Каменное кресло на скале, созданное самой природой, — любимый кабинет Виктора Гюго. Уединение. Высь. Горизонты. Здесь перед ним возникают видения «Легенды веков». Сюда несут к нему ветры с четырех сторон света голоса настоящего. Продолжение «Легенды веков». Творимая сегодня жизнь. Ее голоса призывают: стоны, мольбы о помощи, отдаленные звуки боя. Злобный вой врагов. Нет. Он не станет читать тех семисот сорока статей (издатели его точно подсчитали их число), которые опубликованы против него реакционной и клерикальной печатью Бельгии, Италии, Австрии, Испании. Жизни не хватит, если сводить счеты с каждым мелким хищником. Но он будет продолжать бой со всей черной сворой, откликаясь на голоса воинов света — бойцов прогресса, таких, как Герцен, Гарибальди, Барбес, Джон Браун, таких, как тот безвестный русский офицер, что попросил французского поэта выступить в защиту, восставших поляков, как те мексиканские патриоты, что отстаивают свою родину от захватчиков-колониалистов. Он всегда будет выступать против гнета и унижения человека, против войн и смерти, плахи и виселицы.

Какой-то безвестный поэт обратился к бельгийскому королю с просьбой о помиловании девяти преступников, приговоренных к смертной казни в городе Шарлеруа. Он подписал свои стихи именем Виктора Гюго. «Когда дело идет о спасении человеческих жизней, то пусть употребляют мое имя», — написал Гюго в своем воззвании, обращенном к бельгийскому народу. Дело пересмотрели, и казнь семи преступникам была заменена каторгой.

Осенью 1862 года в Женеве пересматривалась конституция. Гюго обратился к народу республики с призывом отменить смертную казнь. В своем воззвании он разоблачал законы сытых, направленные против бедняков. Не жизнь и достоинство человека призваны они охранять, а достояние и привилегии властителей. «Дряхлая кара прикидывается угнетенной невинностью, — писал он. — Сослать, например, Жана Вальжана на каторгу за корку хлеба — да разве это мыслимо? А между тем в 1816 году она сослала на вечную каторгу голодных бунтовщиков департамента Соммы… Закон всегда косо смотрит на голод.

Было бы отрадно, если бы Женева пошла вперед в тот момент, когда вся Европа движется назад, и отменила бы смертную казнь… Смерть смерти!» — призывал писатель.

Конституция Женевы была пересмотрена. Смертная казнь отменена в маленькой республике.

На Гернсее Гюго часто видит детей с впалыми щеками, с лицами, прозрачными от бледности. Видно, они никогда не едят мяса, не знают, что такое лакомства, не знают веселых домашних праздников, когда на столе изобилие, когда все кругом улыбаются. Это дети бедняков. Но бедняки — гордые люди, их нельзя оскорблять подаянием. Дети бедняков будут гостями в доме поэта.

Вторники в Отвиль-хаузе теперь особенные дни. С утра в доме оживление. Готовится большой стол в одной из самых просторных комнат, а летом — на воздухе в саду. Пятнадцать, а то и двадцать детей придут в гости. И каждого из них надо накормить вкусно и сытно, чтоб им еще и еще захотелось прийти в этот дом. Стол накрыт. Гости собрались. Хозяйки хлопочут, и хозяин вместе с ними. Надо помочь самым маленьким справиться с непослушной ложкой. Одного приласкать, с другим перекинуться веселым словцом. Здесь, за большим столом, собрались и гернсейцы, и англичане, и французы, дети местных рыбаков и каменотесов и дети ссыльных. Дети католиков, дети баптистов и лютеран. «Это не милостыня — это братство», — говорит Виктор Гюго и католическим священникам и протестантским министрам, которые иногда просят разрешения заглянуть в Отвиль-хауз в один из вторников.

По вторникам дом звенит детскими голосами, но с другие дни недели здесь тихо и немного грустно. Жена поэта и ее верный рыцарь Огюст Вакери, и Шарль, и его собака Люкс — все они в Париже. Шарль вместе с Полем Мерисом пишет драму по роману «Отверженные», а госпожа Гюго трудится над корректурами, Огюст Вакери помогает ей. Десять лет Адель Гюго камешек за камешком строила свою книгу. И вот первый том выходит в свет.

В июньское утро 1863 года за завтраком в фаянсовой столовой Отвиль-хауза оживление. На столе лежит новенькая, еще не разрезанная книга «Виктор Гюго, рассказанный свидетелем его жизни». Кто будет читать первым? После шутливого спора Франсуа Виктор уступает отцу, герою этого повествования.

Оторвавшись от всех дел, Гюго страницу за страницей пробегает книгу о своей молодости. Голос матери. Юная Адель. Первые битвы и победы. Друзья.

Многих теперь уже нет. Уже несколько лет прошло, как умер брат Абэль. В могилах Нодье, Давид д'Анже, Бальзак; замолк навсегда Беранже. А некоторые из тех, кто остался в живых, дальше от Гюго, чем тени мертвых.

Сент-Бёв. Его бы Гюго рад совсем вычеркнуть из памяти, хоть этот человек и был когда-то его первым другом и славится как крупный критик.

Теофиль Готье. Он давно уже не носит красного жилета, не рвется в битву… И лебедь Ламартин присоединился к воробьям, которые рады бы заклевать гернсейского изгнанника. Им не по пути с теми, кто стремится вперед. Уметь идти вперед. Как это бывает порой трудно!

«Из всех восхождений, ведущих из мрака к свету, самое благородное и самое трудное — родиться роялистом и аристократом и стать демократом». Эти слова Гюго написал еще десять лет назад, подытоживая пройденный путь. Не останавливаться в пути, видеть будущее — это значит сохранять молодость. Молодость. Пора дерзаний. Разве она совсем прошла для него? Его сверстники брюзжат, шамкают, носятся со своими ревматизмами, клонятся к закату, сходят на нет, а он на своей скале чувствует себя, может быть, крепче и свежее, чем в молодости.

Он должен осуществить грандиозный замысел! «Девяносто третий год». Книга о революции. «Писать о девяносто третьем годе — это все равно что приводить в движение горы». Не стар ли он все же для этого? Гюго уже сообщил издателю Лакруа о своих планах. Правда, работу над этой книгой пришлось на время отложить. Вмешался Шекспир. В 1864 году исполняется триста лет со дня рождения этого гения, Гюго-сын заканчивает свой колоссальный труд — перевод Шекспира на французский язык, а Гюго-отец пишет предисловие, но оно разрастается в целую книгу.