Михаил Юхма - Кунгош — птица бессмертия

— Ты бы хотел, чтобы это был мальчик?

— Конечно! Какой мужчина не хочет сына?

Галия была так счастлива, что ее возлюбленный уже мысленно окрестил их первенца маленьким Эгдемом, что ей и в голову не пришло усомниться в его искренности.

Счастливая, она нежно поцеловала его и убежала.

Но как только хрупкая фигурка Галин скрылась за поворотом, улыбка сползла с уст Дулдуловича. Вынув из кармана платок, он медленно вытер со лба проступивший холодный пот.

— Только этого недоставало, — пробормотал он, злобно скривив губы. — Ну и влип! Влип в историю. Теперь, пожалуй, так легко мне уже не отделаться. Придется как-нибудь выкручиваться…

Оглядевшись еще раз по сторонам, он быстро зашагал вниз по улочке, свернул в ближайший переулок, нырнул во двор низенького одноэтажного дома, уверенно спустился по крутым каменным ступенькам, толкнув плечом, распахнул тяжелую скрипучую дверь. Позвал вполголоса:

— Харис!

— О, друг мой! Это ты? — По тону Хариса, как всегда, нельзя было понять, льстит он собеседнику или втайне глумнтся над ним. — Ну? — теперь уже резко, без улыбки спросил он. — Есть новости? Сведения? Факты?

— Есть, — буркнул Дулдулович.

— Я слушаю, — сказал Харис.

— Слушай и запоминай. Четыреста ручных бомб. Четыреста три винтовки. Пятнадцать тысяч патронов…

— Пулеметы?

— Четыре пулемета.

— Хотят вооружить рабочих? Когда?

— Завтра.

— Задержать раздачу оружия нельзя?

— Трудно. Этим будет заниматься сам Вахитов.

— И все-таки хорошо бы задержать.

— Попробую.

— Надо это сделать во что бы то ни стало. Задержи хотя бы до вечера. Наши уже совсем близко.

— Я сделаю все, что в моих силах.

— Если это тебе удастся — это ведь все равно что вывести из строя целый вражеский полк. Ты понимаешь?

— Не уговаривай меня. Это почти невозможно, но я постараюсь.

— Ну а теперь давай рассказывай.

— О чем?

— О дислокации вашего батальона, о его боеспособности. Постарайся не упустить ни одной мелочи.

Дулдулович с досадой отметил, что как-то незаметно их роли переменились: Харис, тот самый Харис, который в былые времена разговаривал с ним почтительно, даже подобострастно, теперь держался так, словно он его начальник. Неприятно… Делать, однако, было нечего: снявши голову, по волосам не плачут.

Придвинув кресло поближе к тщедушному, щупленькому Харису, он наклонился чуть не к самому его уху и стал рассказывать.

Этот долгий, утомительный день уже подходил к концу, когда они наконец уселись за стол, чтобы поговорить о самом главном. Их было трое: Мулланур, Шейнкман, а третий — Иоаким Иоакимович Вацетис, недавно назначенный командующим Восточным фронтом, плотный, коренастый лысый человек с умным крестьянским лицом и выправкой кадрового военного. Муллануру и Шейнкману он казался чуть ли не стариком, хотя ему было всего-навсего сорок пять лет.

— По данным разведки, — четко, по-военному информировал товарищей Вацетис, — противник сегодня утром попытался перейти в наступление. После полудня вражеская флотилия внезапно прорвалась в районе городских пристаней и высадила десант на левом берегу Волги.

— Атака удалась? Или отбита? — быстро спросил Мулланур.

— Распоряжением штаба фронта туда немедленно был выслан Пятый Земгальский латышский стрелковый полк и Первый татаро-башкирский батальон, — ответил Вацетис.

— И коммунистические отряды рабочих Алафузовского и Крестниковского заводов, — добавил Шейнкман.

— Совершенно верно, — кивнул командующий. — Стремительным ударом наши части отбросили вражеский десант за Волгу. Потоплено два корабля противника.

— А что произошло здесь? — Мулланур показал на карте район Верхнего Услона.

— Я вижу, товарищ Вахитов, вы уже в курсе всех наших дел, — удивился Вацетис. — Здесь дело обернулось хуже. Чехословаки внезапно окружили отряд наших разведчиков. В неравном бою все наши товарищи погибли.

Мулланур мрачно забарабанил пальцами по столу.

— Война, — виновато пожал плечами Вацетис. — На войне, знаете ли, убивают. Тут ничего не поделаешь…

Словно нарочно, чтобы подтвердить эту нехитрую истину, в распахнутое окно ворвалась песня:

Смело-о мы в бой пойдемЗа власть Совето-овИ, как один, умремВ борьбе за это…

Песня смолкла, но еще долго слышался удаляющийся нестройный топот ног, обутых в тяжелые солдатские сапоги.

— Рабочий отряд, — негромко сказал Шейнкман. — Идут занимать позицию за Кабаном.

Все встали, подошли к окну. Рабочие были одеты кто во что горазд. Многие были в кепках. Шагали нестройно, вразброд. Но держались бодро. А главное, все были при винтовках.

У Мулланура потеплело на душе: в самое время привезли сюда они эти винтовки.

— Выдержат ли? — раздумчиво сказал Вацетис. — Необученные люди.

— Эти рабочие отлично дрались на баррикадах. Они были главной силой революции… — ответил ему Шейнкман.

— Я не сомневаюсь, — вмешался Мулланур, — что рабочие отряды нас не подведут. И командиры, я думаю, у них достаточно надежные. Давайте за стол. Итак, о завтрашнем дне. Как вы считаете, где у нас самое уязвимое место?

Все трое склонились над картой.

Однако продолжить работу им не удалось. В дверь постучали. Вошел красноармеец, откозырял, подал Вацетису пакет.

— Что это? — спросил Мулланур.

— Донесение с передовой, — ответил командующий. — В стычке с противником захвачены пленные. Среди них офицер.

— Где он? — обернулся Мулланур к красноармейцу.

— Здеся. Где ж ему быть? — степенно ответил тот. — На всякий случай, говорю, давай, мол, прихватим в штаб. Может, наши у него чего-нибудь важное выведают.

— Молодец, — обрадовался Мулланур. — Давай его сюда!

Ввели пленного. Это был высокий, стройный офицер с капитанскими звездочками на погонах. Повел он себя, однако, не по-офицерски. Суетливо заглядывая в глаза то одному, то другому из находящихся в комнате «большевистских главарей», он заговорил неожиданно высоким тенором:

— Вы не посмеете расстрелять меня! Я военнопленный! Вы обязаны соблюдать конвенцию!

У Мулланура сразу возникло странное чувство, будто он когда-то уже слышал этот высокий, истеричный голос.

А капитан тем временем, как видно сообразив, что его выкрики не производят никакого впечатления на людей, от которых сейчас зависит его судьба, решил переменить тактику.

— Считаю своим долгом поставить вас в известность, господа, — важно объявил он, — что хоть я и являюсь офицером белой армии, мне близки многие ваши воззрения и идеи.