Наталья Командорова - Русский Стамбул

«Год мирного завоевания Константинополя»

В конце 1920 года сотни тысяч русских пришли в Константинополь. Но не только страх перед «варварами-большевиками» подстегивал их. Всколыхнувшиеся в душах екатерининские «греческие мечтания» направили исход к Цареграду — вожделенному центру русского православия. Все разом вспомнили о «щите» древнерусского князя Олега на воротах Константинополя и заговорили о символичности исторического момента. Сама судьба предоставляла им шанс осуществить вековые замыслы Русской империи и наконец-то построить — по аналогии с неудавшейся Крымской республикой — новое цареградское государство. Так им казалось…

Русский политический деятель и публицист В.В. Шульгин, тоже оказавшийся на короткое время в эмиграции в Константинополе, считал, что «в летописях 1920 год будет отмечен как год мирного завоевания Константинополя русскими». Многие поначалу верили в это, несмотря на заявления «трезвых умов», предупреждающих о бесперспективности «греческих иллюзий». Ведь так сложно бывает порой провести черту между понятиями «надежда» и «предположение»!

По утверждению В.В. Шульгина, подавляющее большинство эмигрантов враз стали «туркофилами» еще и оттого, что на первых порах турки с сочувствием относились к беженцам: «Русским уступают в очереди, с русских меньше берут в магазинах и парикмахерских, выказывают всяческие знаки внимания и сочувствия, и над всем этим, как песнь торжествующей любви, вместе с минаретами вьется к небу глас народа — глас Божий. — «Харош, урус, харош…» Окрыленные, не слишком вдаваясь в подробности истинных причин благорасположения местных жителей, эмигранты поначалу во всех проявлениях русского в Константинополе видели тот самый «щит Олега». «Щит этот в образе бесчисленных русских вывесок, плакатов, афиш, объявления… — писал Шульгин. — Эти щиты — эмблема мирного завоевания — проникли во все переулки этого чудовищного хаоса, именуемого столицей Турции, и удивительно к нему подошли».

О такой мирной молниеносной победе над Царьградом мечтали люди в Крыму, собирая свои пожитки и отправляясь в путь за отступающей армией Врангеля — последнего оплота их надежд остаться в России…

Начало исхода

В директиве главного командования Красной Армии от 24 сентября 1920 года, адресованной новому командующему Южным фронтом Михаилу Васильевичу Фрунзе, говорилось: «Южному фронту проявить исключительную энергию для подготовки в кратчайший срок безотказного удара против войск Врангеля и безусловной окончательной его ликвидации…»

Дальше события развивались стремительно. Белогвардейская Русская армия под командованием барона Петра Николаевича Врангеля к концу сентября, победоносно захватив Александровск, Мариуполь, часть Северной Таврии, подойдя к Днепропетровску и границам Донбасса, представляла серьезную угрозу Советской власти. В планы Врангеля входила также операция по проникновению на территорию Правобережной Украины.

Но, похоже, с назначением М.В. Фрунзе командующим Южным фронтом триумфальные победы Врангеля закончились. Первое сокрушительное поражение белогвардейцы потерпели на каховском направлении. Трофеи Красной армии в том бою насчитывали, помимо больших человеческих жертв, 10 танков, 5 бронемашин, 20 орудий, 70 пулеметов противника. Вся техника, по распоряжению Фрунзе, была отправлена в Харьков для ремонта.

Однако советская сторона не обольщалась первыми победами. В октябре 1920 года Фрунзе получил от лидера Советской России В.И.

Ленина телеграмму, в которой тот предостерегал командующего от чрезмерного оптимизма: «Помните, что надо во что бы то ни стало на плечах противника войти в Крым.

Готовьтесь обстоятельнее, проверьте — изучены ли все переходы вброд для взятия Крыма». Судя по указаниям большевистского вождя, он тоже неплохо разбирался в военной стратегии и тактике, а также владел исчерпывающей информацией о состоянии дел на фронте.

Изменила удача

Очевидно, провал наступления белогвардейских войск на Донбасс и Правобережную Украины внес сумятицу в ряды врангелевской армии и посеял сомнения в успешном исходе борьбы с Красной армией. Но сам командующий, генерал-лейтенант П.Н. Врангель, не отчаивался. Он планировал, если не удастся остаться в Северной Таврии, прочно закрепиться на крымских перешейках и не допустить прорыва советских войск на Крымский полуостров. Угнетала Петра Николаевича не только нехватка сил и средств, но и ненадежность ряда соратников. У командующего не было явных фактических доказательств, но все же ему казалось, что к неудачным военным операциям на каховском направлении имеет отношение командир 2-го армейского корпуса генерал Я.А. Слащев (Слащов). Нет, Врангель не разжаловал офицера, не предал военному суду, но отстранил от командования 2-м армейским корпусом и оставил в ставке офицером для особых поручений. Как показали дальнейшие события, подозрения командующего Белой армией оказались небезосновательными.

Удача изменила Врангелю после провала попытки нового похода на Правобережье Украины в районе Кичкас— Никополь — Ток — Грушевка. Решающим оказалось ответное стремительное наступление Красной армии от районов Каховки и Перекопа, попытавшейся окружить врангелевцев. Заключительным аккордом сражения явилось 8 ноября 1920 года, когда Красная армия перешла в наступление — начался штурм Перекопа и Чонгара. Отдельным частям Русской армии Врангеля все-таки удалось вырваться из окружения и уйти в Крым.

Но храбрый генерал-лейтенант умел держать удар. Он использовал любую возможность для отстаивания своей позиции. Даже когда отдельные части Красной армии прорвались в Крым, Врангель не терял надежды. С поручением разведать обстановку в подчиненных ему войсках он отправил Слащева к генералу А.П. Кутепову. Оттуда командующему, за подписью Слащева, последовала телеграмма, тон и содержание которой мог сломить любого военачальника, но только не Врангеля. «Лично видел, — сообщал порученец, — части на фронте — вывод: полное разложение. Последний приказ о неприеме нас союзниками (Антанты) окончательно подрывает дух».

Разжалованный генерал Слащев

В неприятной ситуации с телеграммой был один положительный момент: она подтвердила подозрения Врангеля в неискренности генерала Слащева. Преданный воинскому долгу офицер не позволил бы себе такие формулировки даже в нелицеприятном тексте. Врангель понял: порученец написал не об армии, он непроизвольно сказал правду о себе как о человеке, давно капитулировавшем перед трудностями, забывшем о долге офицера.