Владимир Хандорин - АДМИРАЛ КОЛЧАК: ПРАВДА И МИФЫ

В деловых вопросах адмирал был по-военному точен и требователен, не терпел недомолвок и междометий. Министры вспоминали о его манере «говорить краткими, отрывистыми фразами, точными и определенными, не допускающими ни малейшей неясности».[250]

Теплотой и любовью поддерживала адмирала верная подруга Анна Васильевна Тимирева. В качестве переводчицы и общественной деятельницы, организовавшей пошив белья для солдат, она бывала у адмирала в Ставке, иногда на официальных приемах и иных встречах. Свои отношения они старались не афишировать, хотя все о них знали. Сплетни об их связи доходили до ушей жившей в Париже жены Колчака. На ее упреки Верховный правитель отреагировал довольно резко, написав ей в письме: «Если ты позволяешь себе слушать сплетни про меня, то я не позволяю тебе сообщать их мне».[251]

Распорядок дня Верховного правителя был таким. С утра он, как правило, работал один с бумагами в своем кабинете. С часу до трех принимал ежедневные доклады министров и своего начальника штаба, а после обеда до позднего вечера участвовал в заседаниях различных правительственных и ведомственных совещаний. Раз в неделю посвящал полдня приемам различных общественных делегаций. Ездил по городу в служебном автомобиле безо всякой охраны, пока в августе 1919 года не произошел взрыв на задворках его резиденции. После этого случая милиция, заподозрив покушение, стала перекрывать движение при проезде машины Верховного правителя по улицам (подобно тому, как это делается сейчас при проезде машины Президента России). Один–два раза в месяц Колчак не меньше, чем на неделю, а когда и больше, выезжал на фронт, где любил бывать и, по собственному выражению, «отдыхал душой» от тыловых интриг.

В редкие часы отдыха адмирал любил прогулки верхом, тренировался в стрельбе, реже посещал театр. Отличался музыкальностью. Его любимым романсом был «Гори, гори, моя звезда...». Из иностранных языков отлично, без акцента говорил по-английски.

В последнее время особенно распространено мнение о Колчаке как о политическом романтике и донкихоте (с легкой руки того же барона А. Будберга, назвавшего его «вспыльчивым идеалистом, полярным мечтателем и жизненным младенцем»). Это не совсем так. Спору нет, в политике адмирал был дилетантом, в ряде вопросов проявлял негибкость и излишнюю прямолинейность, как на переговорах с финнами, а порой и весьма упрощенное понимание событий, граничащее с наивностью (вспомним, как односторонне он подходил к оценке причин революции). Сам он говорил о себе: «Я солдат прежде всего, я больше командую, чем управляю».[252] Но недостаток опыта ему отчасти компенсировали высокий природный интеллект и здравый смысл, порой подсказывавшие верный подход к решению вопросов. Мы уже видели, что он вполне освоил практичную линию поведения в таких вопросах, как, с одной стороны, методы диктатуры и беспощадности в борьбе с большевизмом в экстремальных условиях Гражданской войны, с другой стороны – осторожность и твердая, но достаточно умелая дипломатия в отношениях с союзниками, понимание необходимости демократических деклараций и завоевания симпатий широкой общественности, сочетание репрессий с пропагандой.

В общем и целом он приближался и к правильному осмыслению причин социально-политических катаклизмов, войн и революций. В своей речи при открытии обновленного государственного экономического совещания в Омске 19 июня 1919 года он говорил: «Всякая революция, всякий государственный переворот, в конце концов, имеет свои основания в экономическом положении государства».[253] Нельзя не согласиться с этими словами. И, кстати, созыв первого такого совещания для разработки общего курса экономической политики стал одним из первых его шагов в качестве Верховного правителя.

Противники и сторонники адмирала были единодушны в одном – в крайне низкой оценке его ближайшего политического окружения. Один из его горячих поклонников, английский полковник Уорд писал: «У меня существует полное доверие к характеру адмирала, но пигмеи, которыми он окружен, то и дело вставляют палки в колесницу государства. Тут нет ни одного, кому я бы доверил управление мелочной лавкой, а не только государством… Мелкие кляузы личного соперничества и прибыльных интриг занимают все их время».[254] Автор этих строк оправдывал Колчака тем, что «пионер всегда ограничен в выборе подходящего материала».

Но несомненно и другое. В способах решения насущных социальных вопросов, в вопросах идеологии и пропаганды, в искусстве «завоевания масс» и Колчак, и Деникин уступали большевикам. И не только они, военные люди, – ни одна из политических партий тогдашней России, увы, не сумела в тех условиях подняться до разработки подлинно общенациональной программы и идеологии, которые представили бы в глазах народа достойную альтернативу большевизму. Это их в конечном счете и погубило.

Вплоть до лета 1919 года наблюдался общий подъем и в войсках, и среди имущих и средних слоев населения. Верховный правитель часто бывал на фронте, где проводил не менее половины всего своего времени. Его приездами и выступлениями подпитывались надежды на скорую победу над большевиками и окончание Гражданской войны.

В Перми у Колчака произошла встреча с сыном глубоко чтимого им прославленного адмирала С.О. Макарова, которого Колчак считал своим учителем, погибшего на его глазах в русско-японскую войну, – лейтенантом флота Вадимом Макаровым. Колчак задушевно встретил Вадима Макарова, обнял его, долго беседовал. Лейтенант Макаров сражался с большевиками на фронте, позднее эмигрировал.

А осенью 1919 года прибыла в Омск в распоряжение Колчака поручик Мария Бочкарева – вторая в России женщина-офицер после легендарной «девицы-кавалериста» Надежды Дуровой. Но если жизнь Дуровой была многократно описана дореволюционными и советскими историками, то имя Марии Бочкаревой – женщины не менее, если не более замечательной, достойной пера романиста, – оказалось незаслуженно забытым. Причина проста: Бочкарева после революции оказалась в стане белых, и для советских историков ее имя стало «табу». Женщина из народа, до войны жившая в Томске, в Первую мировую войну она добровольцем ушла на фронт: в отличие от Дуровой, маскировавшейся под мужчину, ушла в собственном обличье. Воевала, за храбрость была награждена Георгиевским крестом и произведена в офицерский чин. При Керенском она организовала и возглавила первый «женский ударный батальон» – одну из немногих воинских частей, до конца оставшихся верными Временному правительству. После Октября Мария с большими приключениями пробралась на юг, в Добровольческую армию Л.Г. Корнилова, и по его поручению выехала в Англию и США для информирования общественности этих стран об истинном положении дел в России. Там ее принимали самые знатные лица: английский король, американский президент, многочисленные министры. Вместе с английскими экспедиционными войсками Мария отплыла в Архангельск, а после их эвакуации осенью 1919 года выехала в родную Сибирь и прибыла в Омск. Колчак уделил знаменитой женщине личную аудиенцию и предложил ей сформировать женский военно-санитарный отряд (как и большинство мужчин-военных того времени, он скептически относился к использованию женщин непосредственно в боевом качестве). Увы, Бочкарева прибыла слишком поздно: на дворе стоял конец октября 1919 года, через две недели белый Омск пал, началось крушение фронта и агония армии. В следующем году замечательная патриотка и амазонка трагически погибла – после победы большевиков ее расстреляла Чека.