Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души - Р. Дж. Холлингдейл
До тех пор пока нацисты не приспособили его имя под свои интересы, едва ли подлежало сомнению, что Ницше был противником расизма, и U bermenschen (сверхлюди) могли появляться везде, в среде любого народа. Его представления о «господствующей расе», о которых сейчас пойдет речь, являются просто частью его общей теории о развитии цивилизации посредством конфликта. В отдаленном прошлом разные расы вступали в конфликт; одна побеждала другую и становилась по отношению к побежденной расе господствующей расой; побежденная раса становилась по отношению к победителям расой рабов. Он никогда не говорит о какой-то особой, единственной, господствующей расе, и ему никогда не приходило в голову, чтобы одна раса превосходила все прочие. (Даже если бы это и было так, то с оговоркой в скобках, что вряд ли этой расой, по его представлениям, являлись немцы.) Он никогда не употребляет это слово в значении «чистая раса». Для Ницше раса была группой людей, живущих вместе в течение долгого времени, в результате чего сформировались общие потребности и характеристики. И именно в этом смысле он говорил о будущем «европейской расы», которая, он надеялся, сможет соперничать в своих достижениях с самой знаменитой из всех «смешанных рас» – греками. Но его протест против расизма был не просто временным настроением или же высказанным по случайному поводу мнением. Любая философия, которая помещает конфликт в сердцевину предмета и усматривает в нем лестницу к совершенствованию, должна развернуться спиной к «чистой расе» как чистому абсурду. Расовое смешение должно стать непременным предусловием такой философии; и тот факт, что греки были, как известно, хаотическим смешением рас, похоже, и снабдил его необходимым свидетельством того, что высшая культура берет начало в конфликте.
Размышления Ницше о расе привели к его знаменитой типологии морали и защите «аристократической» этики:
«Странствуя по областям многих утонченных и грубых моралей, господствовавших до сих пор или еще нынче господствующих на земле, я обнаружил определенные черты, постоянно встречающиеся вместе и связанные одна с другой, пока, наконец, не обнаружились два основных типа и основное различие между ними. Есть мораль господ и мораль рабов – спешу прибавить, что во всех высших и смешанных культурах очевидны попытки согласовать обе морали, еще чаще наблюдается переплетение одной с другою и их взаимное непонимание, а порой они упорно сосуществуют – даже в одном и том же человеке, в одной душе. Различные моральные оценки возникли либо среди господствующей касты… либо среди подвластных, среди рабов и зависимых. В первом случае, когда понятие «хороший» устанавливается господствующей кастой, отличительной чертой, определяющей ранг, считаются возвышенные, гордые состояния души. Знатный человек отделяет от себя существ, выражающих собою нечто противоположное таким возвышенным, гордым состояниям: он презирает их. Следует сразу заметить, что в этой морали первого рода противоположение «хороший» и «плохой» значит то же самое, что «знатный» и «презренный», – противопоставление «добрый» и «злой» имеет иное происхождение. Презрением клеймят людей трусливых, малодушных, мелочных, думающих об узкой пользе, а также недоверчивых… тех, кто унижается, собачью породу людей, позволяющих дурно обходиться с собою, раболепного льстеца, а более всего лжеца: все аристократы глубоко уверены, что простолюдины лживы… Немедленно становится очевидно, что обозначение моральной ценности прилагалось сначала к людям, и только позже исходя из этого было перенесено на поступки… Человек знатной породы чувствует себя мерилом ценностей, он не нуждается в одобрении, он говорит: «Что вредно для меня, то вредно само по себе»… он созидает ценности… Такая мораль есть самопрославление. На первом плане стоит чувство избытка, чувство мощи, бьющей через край, счастье высокого напряжения… Знатный человек чтит в себе человека власти, а также такого, который властвует над самим собой, который умеет говорить и безмолвствовать, который охотно проявляет строгость и суровость по отношению к самому себе и благоговеет перед всем строгим и суровым… Если кто умеет чтить, так это именно люди сильные, это их искусство, царство их творчества. Глубокое почитание древности и традиции… предрассудки в пользу предков и против потомков типичны для морали людей сильных; и когда люди «современных идей» почти инстинктивно верят в «прогресс» и «будущее» и выказывают все менее и менее уважения к прошлому, то это уже определенно свидетельствует о незнатном происхождении таких «идей»… Иначе обстоит дело со вторым типом морали, морали рабов. Положим, что морализировать начнут люди оскорбленные, угнетенные, страдающие, несвободные, не уверенные в самих себе и усталые: какова будет их моральная оценка? Вероятно, в ней выразится пессимистически подозрительное отношение ко всей участи человека, быть может, даже осуждение человека вместе с его участью. Раб подозрителен в отношении добродетелей сильного: он заражен скепсисом и недоверием… ко всему «хорошему», что почитаемо им… С другой стороны, он окружает ореолом и выдвигает на первый план те качества, которые служат для облегчения существования страждущих: таким образом входят в честь сострадание, услужливая, готовая на помощь рука, сердечная теплота, терпение, прилежание, кротость и дружелюбие, ибо здесь это наиполезнейшие качества и почти единственные средства, дающие возможность выносить бремя существования. Мораль рабов по существу своему есть мораль полезности. Вот где источник возникновения знаменитого противопоставления «добрый» и «злой» – в категорию злого зачисляется все мощное и опасное, грозное, наделенное утонченностью и силой, что невозможно презирать» (ДЗ, 260).
Концепция «господской и рабской морали» – это попытка объяснить, как стали возможны противоположные друг другу моральные суждения. Прежде чем попытаться понять, что же именно выражено в этом отрывке, обратимся к тем отрывкам из «Генеалогии морали», которые являются его разработкой и продолжением:
«…вердикт «хороший» исходит не от тех, кто взирал на «хорошее»! Скорее, они были «добром» сами в себе, то есть благородными, обладающими властью, высоким положением и высоким образом мыслей, кто ощущает и утверждает себя и свои действия как благие, первостепенные, в противоположность всему низкому, низменно мыслящему, заурядному и плебейскому. Из этого пафоса отчуждения они впервые овладели правом созидать ценности и чеканить имена для ценностей: какое дело им было до пользы?.. Пафос благородства и отчуждения… протяженное и преобладающее чувство фундаментального единства в высоком правящем положении по сравнению с положением низким… именно таково происхождение антитезы «хорошего» и «плохого» (ГМ, I, 2).
«Указателем выхода на верный путь стал вопрос: какова реальная этимологическая ценность символов «хорошего», отчеканенных в различных языках? Я обнаружил,
