Юрий Ерзинкян - Невыдуманные истории. Веселые страницы из невеселого дневника кинорежиссера

– Диверсию исключаешь?

– Самым решительным образом, Лаврентий Павлович.

– Допустим. И что же делать?

– Иосифу Виссарионовичу придется повторить свою речь перед микрофоном… В любом помещении…

Молотов взвизгнул:

– Вы… вы с ума сошли… Это Сталину-то… Кто осмелит-

ся предложить ему подобное… Вы ответите по всей строгости закона…

Берия взял под руку Молотова, и, по-прежнему сохраняя самообладание, сказал мне:

– Я сведу тебя со Сталиным. Ты ему это сам и предложишь. Если он согласится – проблем нет. Ну а если… мы тебя расстреляем…

Берия как-то странно посмотрел на меня и, как мне показалось, улыбнулся.

… Сталин выслушал меня спокойно. Набил трубку. Закурил. Подошел к письменному столу, вынул из среднего ящика знакомые листки. «Взвесил» их на ладони. Швырнул обратно в ящик.

Я не сводил глаз с вождя. От его решения зависела моя судьба. Что судьба – решалось жить мне или не жить…

За моей спиной стоял Берия. Ждал что скажет Коба?. . Какое примет решение?

И тут произошло невероятное. Ко мне подошел Сталин и прошипел:

– Несите ваш дурацкий микрофон.

Три дня спустя в «Известиях» был опубликован Указ Верховного Совета. Меня наградили очередным орденом – «За выдающиеся заслуги в деле развития Советского киноискусства».

* * *

Каждый новый фильм, до выхода на экраны, смотрел… Сталин. Смотрел предвзято, раздраженно, ворчливо. Исключение, пожалуй, составляли комедии Ивана Пырьева.

После каждого просмотра Сталин, с садистской дотошностью, распекал Ивана Григорьевича Большакова, министра кинематографии. Просмотры эти становились для Большакова невыносимыми. Сидя в небольшом, тускло освещенном, «сталинском» зале он мучительно «вычислял», в какую дверь выйдет на этот раз. В ту, в которую вошел или в правую, рядом с экраном, «курируемую» ведомством Берии, ведущую… на «Лубянку».

И чтобы довести до минимума эти невыносимые, по определению министра – «предынфарктные просмотры», он ежегодно, под разными предлогами, сокращал производство фильмов.

В этот злополучный пятьдесят первый Большаков довел их до… семи.

И именно тогда, в сорок первом, в числе многих других

«закрыл» и фильм Бекназарова – «Второй караван».

А между тем, картина складывалась, обещала быть значительной, проблемной… Работал над фильмом Амо Иванович с завидной самоотдачей, не жалея сил и таланта.

Картину закрыли тогда, когда съемочная группа вот-вот должна была выйти на финишную прямую. Закрыли, не объяснив толком причин.

Амо Иванович был раздавлен безжалостностью, жестокостью свершившегося. Он долго сражался с «чудовищной несправедливостью». Всеми силами пытался доказать Большакову «преступность этого решения»…

Убедившись в своем бессилии, он пригласил нас, членов съемочной группы, к себе на ереванскую квартиру. Долго, смущенно, как бы оправдываясь, говорил о том, какая могла бы сложиться картина…

Никогда, ни до, ни после того вечера, мне не приходилось видеть Амо Ивановича таким увлеченным, ярким, одухотворенным.

Спустя неделю Бекназаров уехал из Еревана.

Уехал с тем, чтобы больше сюда не возвращаться.

* * *

Одно из «монументальных» полотен Дмитрия Налбандяна изображало очередной «исторический» форум Страны Советов.

Руководители партии и правительства, гости из Китая – на лестнице, ведущей в Георгиевский зал Кремля.

Происходило это в годы тревожные, неоднозначные. Один за другим «разоблачались враги народа», (в том числе и окружающие Сталина на картине). И тогда, Дмитрий Аркадьевич старательно переписывал «врага» в… китайца.

Спустя год полотно выглядело так:

В центре композиции – Сталин, рядом с ним пять-шестъ его «соратников», а вокруг – китайцы, в синих форменных кителях. Множество китайцев…

Картину переименовали.

«Сталин с посланцами Великого Китая» – так она стала называться.

А через года два, по случаю каких-то торжеств, картину подарили Великому Кормчему – Мао.

Говорят, она и теперь украшает один из залов Центрального Комитета Коммунистической партии Китая.

* * *

В 1976 году Дмитрию Аркадьевичу Налбандяну исполнилось семьдесят лет. В связи с юбилеем художнику присвоили звание Героя Социалистического Труда. Наша группа, снимавшая фильм о художнике, (как обычно случается в кино) опоздала на церемонию вручения наград.

– Не беда, – успокоил нас Налбандян. Он набрал телефон помощника Подгорного.

– Вася, это я – Налбандян. Тут мои земляки снимают фильм обо мне… опоздали на вручение «Звезды»… А без этого, сам понимаешь… попроси шефа, вручить снова… Чего ржешь?… Что тут смешного?… Ты доложи хозяину – твое дело телячее…

Против ожидания – «хозяин согласился».

В «торжественной обстановке» Подгорный «снова» вручил «другу Диме» высокие награды.

Снимал фильм оператор «запасливый». По его настоянию, Подгорному пришлось, стереотипно улыбаясь, привинчивать к лацкану пиджака юбиляра «Золотую звезду»… пять раз! (Всякое случается во время проявки материала).

Что только не сделаешь «для хорошего человека».

* * *

… Налбандяну позвонили из Кремля. Попросили написать… «семейный портрет» Леонида Ильича Брежнева.

Через неделю композиция была готова. Леонид Ильич был изображен в окружении родных и близких.

Во время «торжественного просмотра» Брежнев вдруг, к всеобщему неудовольствию, помрачнел. Обращаясь к Налбан-дяну, он раздраженно сказал:

– Ты посмотри, посмотри, сколько у меня звезд?! А у тебя сколько? Ты посчитай…

Налбандян, к своему ужасу, обнаружил, что «у него» на одну звезду меньше. Он тут же, на глазах у повеселевшего генсека, пририсовал недостающую звезду.

Леонид Ильич потянулся к рюмке с коньяком:

– А вообще-то недурно… недурно… Молодец! Похоже, похоже…

Брежнев прищурился:

– Ты пририсуй еще одну… впрок, так сказать… Эти, – он кивнул в сторону Подгорного и Громыко, – обещают ко дню рождения новую…

* * *

Арно не только писал музыку.

С поразительной самоотдачей «модно» повязывал галстуки друзьям, придавал форму фетровым шляпам, своим и не своим, стриг гостей, ремонтировал замысловатые зажигалки. Не осилив испорченную, он возвращал приятелю новую, купленную втридорога, при этом утверждая, что зажигалка «та самая», исправленная. Писал абстрактные картины, которые в его коллекции уживались с полотнами Мартироса Сарьяна, Павла Кузнецова, Александра Бажбеук-Меликяна, Минаса Аветисяна… Играл в шахматы с гроссмейстерами и на уровне гроссмейстеров… Все это он делал одержимо, творчески, талантливо. Но главной страстью Арно была, пожалуй, демонстрация забавных историй, случившихся (и не случившихся) с ним, его друзьями, соседями, знакомыми. Именно, «демонстрация», а не рассказ – настолько байки Арно были образны, пластичны, зримы…