Михаил Барро - Маколей. Его жизнь и литературная деятельность

Речь Маколея произвела впечатление не в одной только среде аболиционистов. Вместе с другой его речью, – в «Соединенном совещательном обществе» (Union Debating Society), о предоставлении политических прав католикам и диссентерам, – она была справедливо признана целой программой в либеральных кружках Англии. Редактор «Эдинбургского обозрения», органа вигов, характеризовал ее как образчик замечательного ораторского искусства, тем более удивительный, что он принадлежал человеку, впервые выступавшему перед публичным собранием. Фрэнсис Джеффрей пользовался репутацией сурового критика, а потому его отзыв имел весьма важное значение. Оценив дарование Маколея, редактор «Эдинбургского обозрения» решил, кроме того, фактически привлечь на сторону вигов восходящую звезду литературы и предложил юному либералу написать этюд о Мильтоне.

Выбор темы был чрезвычайно удачен. Мильтону с юных дней принадлежали симпатии Маколея. Совсем ребенок, в тринадцать лет он написал «послание» к автору «Потерянного рая». В школьный период в нем он черпал начала своего либерализма как борьбы со всяким гнетом. В первых своих серьезных работах он посвятил Мильтону два этюда: художественной оценке его – первый этюд об итальянских писателях, его политическим воззрениям – прекрасный по выдержке и ясности «Разговор между Авраамом Коули и Джоном Мильтоном о междоусобной войне». Напечатанная в 1825 году в «Эдинбургском обозрении» статья о Мильтоне была только переработанным соединением в одно этих последних произведений.

В «Биографической библиотеке» автору «Потерянного рая» посвящается отдельная книжка, и здесь нет надобности говорить о статье Маколея, поскольку она касается Мильтона как писателя. Но данная в ней характеристика политических воззрений последнего имеет весьма важное значение для характеристики Маколея в том же отношении. Новый сотрудник Джеффрея с замечательной ясностью установил в этом этюде свой взгляд на английскую революцию XVII века и никогда впоследствии не отказывался от этого взгляда. «Общественное поведение Мильтона, – говорит он здесь, – следует одобрить или осудить – смотря по тому, признаем ли мы сопротивление народа Карлу I делом законным или преступным». В известном «Разговоре» решение этого вопроса вытекало из препирательств Коули, для которого английская революция была потопом, смывшим все следы райского сада, с Мильтоном, для которого тот же потоп был плодотворным разлитием Нила. В лице Коули, писателя XVII века, Маколей считался с историческим сентиментализмом с его вздохами о прекрасном прошлом и ужасом перед крайностями революций. Для этих людей Карл I был мученик, добродетельный человек, смятый напором новых вандалов, более гнусных в новой исторической обстановке.

«Адвокаты Карла, – отвечал на это Маколей в статье о Мильтоне в 1825 году, – подобно адвокатам прочих злодеев, уличаемых неотразимой очевидностью, обыкновенно избегают всякой полемики о фактах и довольствуются показаниями о характере подсудимого. Он отличался столькими частными добродетелями! А разве Яков II не отличался частными добродетелями? Разве Оливер Кромвель – пусть будут судьями злейшие его враги – не имел частных добродетелей? Да, наконец, какие добродетели приписываются Карлу? Религиозность, искренностью не превосходившая, а слабостью и узостью совершенно равнявшаяся религиозности его сына. Да несколько дюжинных семейных качеств, какие приписываются половиной надгробных камней в Англии лежащим под ним покойникам. Добрый отец… Добрый супруг!.. Действительно, полное оправдание пятнадцати лет преследования, тирании и криводушия. Мы виним его в том, что он изменил коронационной присяге, а нам говорят, что он был верен супружескому обету! Мы обвиняем его в том, что он предал свой народ в безжалостные руки самых рьяных и жестокосердных прелатов, а защитники отвечают, что он брал к себе на колени и целовал своего маленького сына! Мы осуждаем его за то, что он, обязавшись, за хорошее и ценное вознаграждение, соблюдать статьи Прошения о праве, нарушил их, а нам объявляют, что он имел обыкновение слушать молебен в 6 часов утра!.. Что касается нас, мы, признаемся, не понимаем обычного выражения: хороший человек, но дурной король. Для нас оно так же удобопонятно, как выражения: хороший человек, но бесчеловечный отец, или хороший человек, но вероломный друг. При оценке характера какого-нибудь лица мы не можем оставить без внимания его поведения в важнейшем из всех человеческих, отношений, и если в этом отношении найдем его себялюбивым, жестоким и лживым, то смело назовем его дурным человеком, несмотря на всю его умеренность за столом и на всю его аккуратность в церкви…»

Маколей признавал неистовства революционеров. Было бы лучше, если бы их не было, но раз они были, он признавал их «ценой» английской свободы и спрашивал только: «Стоило ли приобретение такой жертвы?» Самые неистовства революционеров были, в его глазах, естественным следствием того, на что обрушивалась их нечеловеческая ярость. «Если бы народ, – говорил он, – выросший под игом нетерпимости и произвола, мог свергнуть это иго без помощи жестокостей и безумств, половина возражений против деспотической власти устранилась бы сама собой. В таком случае мы были бы вынуждены признать, что деспотизм по крайней мере не имеет пагубного влияния на умственный характер нации. Мы оплакиваем насилия, сопровождающие революции. Но неистовство этих насилий всегда будет пропорционально свирепости и невежеству народа, а свирепость и невежество народа будут пропорциональны притеснению и унижению, под гнетом которых привык он проводить свою жизнь. Так было и в нашей междоусобной войне. Владыки церкви и государства пожали только то, что посеяли. Правительство запрещало свободные прения. Оно употребляло все средства к тому, чтобы народ не знал ни прав своих, ни обязанностей… Если наши правители пострадали от народного невежества, то это потому, что сами они отняли у народа ключ знания. Если народ нападал на них со слепой яростью, то это потому, что они требовали от него столь же слепой покорности…»

Этюд о Мильтоне был началом целого ряда других столь же блестящих этюдов, известных под названием «опытов», или эссе (Essays). Блестящий слог, то краткий, то разливающийся мерными периодами, неожиданные, но меткие характеристики и сравнения, например сравнение Мильтона с Данте и Эсхилом, уменье из сухого и необработанного материала извлечь изюминку – все это сразу привлекло к Маколею восторг читателей «Эдинбургского обозрения» и никогда уже не теряло своей притягательной силы. Скромные сотрудники «Трехмесячника» Найта недаром сожалели о потере блестящего коллеги, а домашнее управление по делам печати прекратило свою деятельность после этюда о Мильтоне.