Елена Арсеньева - Обманутая снами (Евдокия Ростопчина)

Неосознаваемая даже самим Андреем Николаевичем возможность прославиться за чужой счет, вот что! Он ведь привык всегда, всю жизнь посверкивать гранями собственного характера в отблесках славы своего великого отца (которые одновременно и затмевали его), ну и стремился просиять за счет влюбленной в него женщины. Например, известной поэтессы (ведь Додо продолжала писать стихи и даже довольно часто публиковала их в модных литературных журналах, эти стихи переписывали в альбомы, учили наизусть и декламировали на званых вечерах, она писала даже для мелодекламации известной французской актрисы Рашель!). И если графиня Евдокия до недавнего времени всерьез задумывалась:

Восторженность души, дар чувствовать полнее.И мыслить глубоко, дар плакать и мечтать.И видеть в жизни сей все ярче и светлее, —То кара ль жребия? – то неба ль благодать?

– то теперь она, поняв, как действует на возлюбленного ее творчество, как воодушевляет и даже возбуждает его популярность ее, она писала не покладая рук (благо вдохновение любви не оставляло ее), чтобы Андрей Николаевич продолжал гордиться своей любовницей. И ей было совершенно наплевать на неминуемо возникшие сплетни и неумолчный гул молвы.

О нет, Андрей Карамзин не был вульгарным трепачом, который посвящает в подробности своих любовных приключений всякого встречного-поперечного. Он считался джентльменом в истинном смысле слова. Однако как-то так всегда получалось, что в свете начинали возникать легкие, почти неуловимые слухи о его любовных приключениях, более напоминающие намеки на них… Его связи не столько обсуждали (и не злословили, боже упаси!), сколько сопровождали упоминание о них чуть заметной улыбкой, выразительным поднятием бровей, подмигиванием, покачиванием головы, неприметным взглядом, самое большее – многозначительным: «Ну, вы сами понимаете!»

Так получилось и с его любовной связью с графиней Едвокией Ростопчиной. Вроде бы и знать никто ничего не мог, однако весь свет все знал. Вроде бы и видеть никто не видел Додо, когда она покидала свою карету возле одного входа в Пассаж, пробегала весь его, а потом незаметно, опустив вуаль, впархивала в ждущий ее наемный экипаж, возле другого никто не выслеживал ее на пути к квартире, которую тайно снимал Андрей Николаевич на Сергиевской под вымышленным именем… Однако каким-то образом всем было доподлинно известно, что у графини Ростопчиной с Андреем Карамзиным liaison amoureuse, любовная связь.

Графиня Евдокия Ростопчина влюбилась неистово. Весь мир для нее перестал существовать, все было отныне сосредоточено только в нем – в этом единственном человеке. Солнце светило, только когда он был рядом, а без него и даже в ожидании свиданий ее не радовало ничто – все казавшееся прежде важным и интересным утратило смысл.

Когда б он был теперь со мною.Наряд бы мой прельщал меня;Но нет его!.. душа моя.Полна страданьем и тоскою.Когда я сердце отдала.Я быть кокеткой не умела.Но он нашел, что я мила.Теперь пленять я б не хотела.Что в красоте?.. здесь нет его!Когда б он здесь был, я б желала.Блистать умом и остротой;Но нет его – исчез ум мой.Игривость резвая пропала.Веселье взор мой не живит.Воображенье охладело;Душа и сердце – всё молчит!Теперь блистать я б не хотела.К чему мне ум?.. здесь нет его!

Увы, холодноватый «анализирующий» ум графини Евдокии, ее проницательность, умение читать в сердцах других людей оказали ей плохую услугу. Слишком рано постигла она, что сердце возлюбленного – отнюдь не скрижали, куда ее имя вписано навеки. Оно лишь небрежно начертано грифелем тщеславия в его любвеобильном сердце и легко может быть стерто, заменено чьим-нибудь другим. И даже в самые счастливые, самые упоительные мгновения романа ее не оставляли мрачные предчувствия о неизбежности скорого охлаждения Андрея и неминуемой разлуки.

Сияет торжественно зала.В ней сотни блестящих гостей;Гордятся хозяева бала.Вельможной палатой своей.С зеркальной сошелся стеною.Богатый лепной потолок;А рамы резьбой золотою.Художник искусный облек.Зеленых деревьев побеги.Вкруг мраморных вьются колонн…И пир для услады и неги.Устроен, как сказочный сон…Открыты широкие окна;Весь Невский огнями горит;И на небе облак волокна.Луна-чародей серебрит…Алмазы, цветы и наряды.На девах и женах блестят;Все веселы, счастливы, рады…Сердца наслажденьем кипят.Одна, затаивши глубоко.Заветную думу мою.Готовясь к разлуке далекой.Печально в толпе я стою…И вот ко мне кто-то подходит…И сердце забилось скорей…Он речь о стороннем заводит, —Но смысл есть таинственный в ней.В ней слышится скорбь расставанья…И вечный, напрасный упрек…А что ж я скажу в оправданье?..Меж нами и совесть, и рок!..И наше последнее слово.Все тот же обман, та же ложь…

Однако «грустное слово прощанья» произнесено меж ними было по довольно радостному поводу, ибо Андрею Николаевичу Карамзину удалось совершить то, чего доселе не удавалось Андрею Федоровичу Ростопчину, – Евдокия Петровна сделалась беременна.

Инвективы злоязычной свекрови до такой степени убедили ее в том, что она и в самом деле бесплодна, что Додо не тотчас поняла свое состояние. А когда прозрела истину – не в шутку испугалась. Как сказать об этом мужу? Одно дело, что мужчина проповедует де-юре, вернее – на словах, и совсем другое, как он поведет себя де-факто!

Она уже видела себя обесчещенной, покинутой… Ничуть не бывало – этот странный человек, граф Ростопчин, весьма обрадовался известию. А поскольку он все это время ее связи с Карамзиным (о которой, как и весь петербургский свет, был осведомлен) тоже навещал ложе своей милой Додо (увы, это вынужденная и неминуемая участь всех влюбленных замужних дам: развратничать поневоле и быть дважды изменницей!), то ему нетрудно было убедить себя, с его-то самомнением, что отец будущего ребенка – именно он.

Граф Андрей Ростопчин, при всей своей взбалмошности, был человек неглупый и хорошо знал общество. Он прекрасно понимал, что не следует дразнить спящую собаку светского злословия, не стоит подвергать семейную репутацию слишком суровому испытанию – неминуемым насмешкам и сплетням. С другой стороны, ему было известно, что старинное русское присловье «с глаз долой – из сердца вон» применимо не только к любовным отношениям, но и к светскому толковищу. Если графиня Евдокия на время исчезнет из Петербурга, о самом ее существовании будет прочно забыто. Поэтому Андрей Федорович увез жену в свое воронежское имение под приличным предлогом – на лето. Ведь и весь Петербург разъезжался либо на дачи, либо на воды, а светские гостиные вынужденно пустели.