Микола Садкович - Человек в тумане

Приятно и немного тревожно думать о будущих переменах.

- Надо такой вопрос обсудить, - серьезно вставил Генька. - Все знаменитые теноры и даже басы учились в Италии - это тебе не Минск...

- Ну и что же? - не унывал Янка. - Бывает, что из Минска направляют в заграничную консерваторию.

- Не бывает. Может, когда война окончится, тогда дело другое...

- Понятно, когда война кончится, - обрадовался Янка. - Знаешь, во всем мире не останется ни одного фашиста, и каждый поедет, куда ему хочется.

- А тебе куда хочется? - спросил Генька.

- В Италию, - не задумываясь, ответил Янка, - и в Австрию, и в Швейцарию, и в Африку. Мне везде хочется побывать. Я вот сплю и сны вижу, как по всему миру мы наши песни поем...

- Кончится война, все станут друг к другу в гости ездить, - сказал Генька.

- Это понятно, - согласился Янка. - Тогда уж никто не помешает... Ох, и насмотрятся люди красоты разной...

- У нас тоже красиво, - заметил Генька, подперев голову руками, глядя на сверкавшую вдали широкую ленту весенней реки.

Ребята думали об одном. Неужели скоро придется покинуть партизан, таких родных и близких, уйти из леса, от привычных землянок, костров, от знакомых полян и приречных лугов.

- "Полюшко, по-о-ле, полюшко широ-о-ко, поле..." - тихо запел Янка. Генька попробовал подтянуть, но у него, как всегда, ничего не получилось. Он повернулся на спину и заложил руки под голову. Над ними плыли спокойные белые облака.

- "Девушки плачут, девушкам сегодня грустно-о..." - Янка пел тихо, красиво, немного печально.

Генька любил слушать Янку, как любили его чистый, серебряный голосок многие партизаны. Иногда он гордился своим другом, иногда даже завидовал успеху певца, и вместе с тем его раздражали Янкины думы о консерватории и желание объехать весь мир. Может быть, потому, что, ни на день не расставаясь, все годы войны привыкнув быть рядом, Генька видел разлуку? Мечтая о будущем, Янка говорил о песнях, о театрах и концертах, а Генька считал себя человеком, лишенным каких-либо талантов, мечтал о море, штормах и подводных лодках. Лирика друга иногда просто злила его.

- Да брось ты ныть, - неожиданно для Янки выкрикнул он. - Грустно, грустно... тоже мне песня.

- Очень хорошая песня, - удивился Янка. - Ольга Петровна говорит, что в ней настроение выражается...

- Ладно, настроение... - перебил его Генька. - У меня, например, сейчас совсем другое настроение.

- Какое другое?

- Сказать по секрету? - Генька наклонился к Янке и, горячо дыша, зашептал в самое ухо: - На рыбалку смотаться. Мне наш матрос рассказывал, сейчас щук по мелководью - прямо тучи. У самого берега. Взять бы острогу - и утречком на луг.

В глазах у Янки блеснул огонек, но тут же погас.

- Как на луг? Кругом мины и охранение. Приведут к командиру, тогда сам знаешь, а на том берегу фрицы, заметить могут.

- Проберемся, - шептал Генька, - я знаю как. Мы же сами помогали мины ставить. Нам только до кузницы и по каналу, там совсем-совсем незаметно. А щуки во какие! Наверняка штук двадцать, не меньше, вытащим.

- Если бы, когда потемнеет...

- Когда стемнеет, щуки уйдут, - горячился Генька. - Скажи, что ты просто боишься!

Это задело Янку. Он был моложе своего друга на полтора года и тянулся за ним как за старшим.

- Ты думаешь, проберемся? - спросил Янка, неторопливо поднимаясь. Генька вскочил.

- С закрытыми глазами пройдем. Я уже острогу приготовил. Тут от одного рыбака осталась, да все боялся, что ты струсишь.

- Ну что ты... Тоже нашел трусливого! - презрительно усмехнувшись, ответил Янка и стал разматывать бинт на левой руке.

- Все еще болит? - спросил Генька.

- Нет, просто от командира скрывал, - прошептал Янка, словно боялся, что кто-нибудь подслушает его. - С меня матрос слово взял, чтобы раньше времени не показывал...

- А у меня сильно жгло, теперь ничего, - храбро заявил Генька. Расстегнув рубаху и прижав подбородок к груди, он посмотрел на свою грудь, где на воспаленной коже выступали синие точки недавно сделанной татуировки звезда и якорь.

Янка разглядывал свою руку. В треугольнике, между большим и указательным пальцами, синие точки изображали соловушку.

Когда Янка прижимал большой палец к указательному, соловушка как бы складывал крылья; когда же отводил, - птичка словно собиралась вспорхнуть.

- Здорово получилось! - одобрил Генька.

Недавно они подружились с молодым солдатом из вновь прибывшей части. Солдат был необыкновенно веселый, слыл храбрецом и мастером маскировки, а главное, он обладал несомненным талантом звукоподражателя и фокусника. Под большим "секретом" солдат признался ребятам, что в пехоту он попал случайно, по ошибке военкомата; истинное же его призвание - флот. В доказательство он показал руки и грудь, пестревшие якорями, звездами, серпом и молотом, русалкой и пробитым стрелою сердцем. Недаром все называли его "матрос" и редко по фамилии - Ивакин. Генька давно решил сделать себе какую-нибудь татуировку и однажды поделился с матросом. Вслед за Генькой и Янка с такой же просьбой обратился к солдату.

- Смелых бог метит, - шутил матрос, накалывая рисунки. Затем добавил: Теперь вы не мальчики, а мужи!..

На рассвете солдат Ивакин лежал в сырой канаве, подстелив под себя старый ватник, укрывшись сухими стеблями камыша. Он лежал почти у самой реки, на другой стороне которой виднелись две деревянные вышки и врытые стоймя, отесанные бревна ограды, напоминавшие древний русский острог. За оградой - немецкий гарнизон.

Уже три дня на обоих берегах было тихо. Редкие донесения, с трудом добываемые с того берега, говорили о том, что противник не собирается переходить в контратаку. Прошла еще ночь, наступил четвертый день.

Острый глаз "матроса" начал уставать от однообразия чуть дымящейся туманом реки, тускло желтевшего косогора на том берегу и голых кустов у воды.

"Матрос" уже стал развлекать себя воспоминаниями, когда в самом уголке поля зрения словно бы что-то мелькнуло. Рассчитывая каждое движение, боец осторожно повернулся направо и застыл.

Невдалеке темнели развалины старой кузницы, торчали столбики заграждения и белели лысины задержавшегося снега. Ивакин решил, что, вероятно, мелькнула малая птичка или проскочил заяц...

А Генька и Янка ползли, прижавшись к земле, вдоль небольшого углубления за кузницей. Они добрались до сточной канавы, идущей к самой реке, и тут, уже на корточках, достигли кустов ивняка. Теперь оставалось только спуститься с бугра и под берегом выйти в ложбину за толстыми, обожженными ветлами. Янка было туда и направился, но Генька схватил его за руку.

- С ума сошел... Не помнишь? - зашипел он. - Смотри! - Рукояткой остроги Генька показал на маленькие, едва заметные, холмики мокрой земли и прошлогодних листьев. Он потянул застывшего Янку левее, к черневшей воронке от разрыва снаряда.