Паола Педиконе - Тарковские. Отец и сын в зеркале судьбы

– Будет, – сказал Владька, – хватит валяться! Вот тоже, сцепились!

Это значило, что чужак не сдрейфил и выдержал испытание. Из калитки, чуть склонив голову и, кажется, улыбаясь, на все это смотрела Варюша.

– Владька, черт, – сказала она, – он же у нас живет, вот отец узнает, тогда держись.

– А где отец? – спросил Владька.

– В контору пошел, – ответила Варюша, улыбаясь уже приметно. – Владька, вот твоя Нинка взяла у меня географию, так пусть она ее отдаст.

Она уже не смотрела на него, а, скосив глаза, разглядывала свою ладонь.

Пальцами Арсений зажал нос, чтобы перестала идти кровь. Владька откинул со лба вьющуюся прядь, посмотрел Варюше прямо в лицо холодными нагловатыми глазами и сказал так спокойно и равнодушно, как будто не было никакой драки:

– Эх ты, косая, собак, что ли, боишься. Ну, идем со мной, скажешь Нинке.

Нинка была его сестрой, в которую Арсений был влюблен. Странное дело: потом он никогда не мог вспомнить, какова она была, эта Нинка, не помнил ни лица, ни цвета волос, ни походки. Как-то получалось так, что когда Арсений бывал с Нинкой, он думал не о ней, а о Варюше, косоглазой и неловкой. Не Нинке, а ей желал он счастья и удачи. Она снилась ему в ту пору, когда ночи так темны, что кажется, будто светится море, поменявшись с небом местами, и в комнате душно даже с раскрытым окном. Нет, ей было больше, чем Арсению, ей было уже 17. И хотя любовного опыта у него было к тому времени предостаточно, порой он чувствовал себя рядом с ней сопляком, мальчишкой, пускающим бумажные кораблики.

Арсений Тарковский жил в белой мазанке уже много месяцев. Миновала осень с виноградным изобилием и длинными затяжными штормами. Дожди обрушивались на город черными столпами, и море, чернильного цвета с белыми гребнями на волнах, ревело день и ночь. Прошла зима, и снова наступила весна, раньше времени сменившаяся сухим и очень жарким летом. Даже море будто и не увлажняло воздуха, ставшего столь недружелюбным и по-человечески раздраженным.

Артем Васильевич по-прежнему заходил утром к жильцу. Но Арсений полностью приноровился к его характеру и научился отказываться от непременной стопки водки. Тем не менее ритуал оставался неизменным. Поскольку жилец отказывался от угощения, Артем Васильевич выпивал сначала свою стопку, а затем и предназначавшуюся собеседнику. В ответ Тарковский угощал его дешевым местным вином.

По воскресеньям, когда рыболовецкая артель не выходила в море и контора была закрыта, хозяин подолгу сиживал у Арсения. Нередко при этом он звал Варюшу, и она садилась на табурет, сложив ладони на коленях.

– Вот невеста выросла, – говорил хозяин, – а не за Владьку же ее отдавать, хулигана такого! Что, Варюша, – он лукаво взглядывал на нее, – вышла бы ты за какого капитана, а может, за англичанина, или хочешь за японца?

Тогда японские концессионеры пытались поднять давным-давно затонувший в местной бухте корабль (ходили слухи, что на корабле перевозили золотые слитки), и Артем Васильевич, как и другие жители городка, часами мог обсуждать эту тему и говорить о японцах, удивлявших город своей отчужденностью от всего русского, привычного.

– Скажете тоже, – краснея, сердилась Варюша, – я и не хочу замуж – кухаркой быть да поломойкой, я дальше учиться поеду.

И вставала, чтобы выйти из комнаты, а Артем Васильевич размахивал руками, и слова его прыгали в разные стороны, как кузнечики из-под ног.

– Брось, брось, не то, я не об этом, – говорил он, – ты лучше спой! Вот она, как мать, поет, – поворачивался он к Арсению, – уж вы поверьте, а мы винцо допьем… А уж мать-то покойница как пела!

Арсений тоже упрашивал Варюшу спеть. Сначала она отговаривалась, а потом пела. Голос у нее был немного резкий, и, пожалуй, не в пении проявилась бы она вполне, а в танце – так легко Варюша вскидывала руки, и такая легкая – при всей ее неловкости – была у нее походка. Была она легка по-птичьи, но танцевать не умела, вот и начинала петь.

Любимой ее песней была «По диким степям Забайкалья». Странно было слушать эту северную песню в сорокаградусную жару – даже мальвы опускали за окном свои широкие листья и обои потрескивали на стенах.

Артем Васильевич плакал, когда Варюша пела. А Тарковскому было неловко оттого, что рыбак плакал, и Варюшин голос давил на него, слишком сильный для маленькой комнаты, в которой он жил.

Тот день выдался особенно жарким. Артем Васильевич выпил две бутылки вина, что оставались у Арсения, и захмелел.

– Спой еще раз «По диким степям», – стал просил он дочь, – спой, Варюша! Ну, просто – вот это самое…

Руки его заметались и вдруг прижались к груди. Варюша откашлялась и запела.

– Варя! – раздался с улицы голос Владьки. – Поди сюда! Она выбежала из комнаты, едва не опрокинув табурет.

– А, чтоб тебе! – сплюнул Артем Васильевич и тут же добавил: – А то выдать ее за этого Владьку, может, он того… часом и присмиреет. Я-то тоже не промах был в его годы. – Он ударил себя кулаком в бок. – Я и финкой баловал.

Потом Арсений пошел к морю и долго лежал на песке, и волны одна за одной прокатывались по нему. В тот день он заплыл далеко, до той черты, где море вдруг темнеет, если смотреть на него с берега.

Домой Тарковский вернулся уже поздним вечером. Хозяин сидел за столом на кухне, освещаемой семилинейкой.

– Варя еще не пришла, – мрачно сказал он, – пойду к Семеновым, узнаю.

– Да где ей быть, – пожал плечами Арсений, – скоро вернется, ждите.

– А Нинка, говорят, – продолжал он, – стибрила у отца два червонца да и профинтила с девчонками. Выпороть бы ее, да некому. Известное дело – безотцовщина! Не-ет, – руки его подпрыгнули, – Варя у меня не такая. Вот ты, – он вдруг перешел на «ты», – ты бы как-нибудь с ней разговаривал побольше, что ли! Может, она и отбилась бы от Владьки-хулигана. А она вот какая девушка… – И руки его начертили в воздухе две плавные линии, – право, поговорил бы!

– Я уеду скоро, Артем Васильевич, – сказал Арсений, и голос у него сорвался. – Мне надо уезжать, не век же тут жить. Меня домой зовут.

– Эх ты, – сказал Артем Васильевич, – пожил бы еще годочек, а то какую девушку пропускаешь! Ведь что косенькая, так это, говорят, в Симферополе есть такой доктор.

Варя не вернулась домой в тот вечер. Поздней ночью Артем Васильевич ходил к Семеновым, и Владька клятвенно заверил его, что расстался с Варей давно, часа два назад. Это подтвердила и Нинка.

Рано утром в дом прибежал Владька, бледный, как полотно, и, задержав дыхание, крикнул:

– Артем Васильевич, Варьку вытащили!

Артем Васильевич сразу понял, что случилось, и как был без рубашки, босиком, в одних парусиновых брюках – бросился следом за Владькой. На бегу он обернулся к Арсению и полувскрикнул, полувсхлипнул: