Святослав Рыбас - Громыко. Война, мир и дипломатия

Маркиз А. де Кюстин в своей суровой в отношении России книге приводит принципиальное замечание императора Николая I: «Расстояния — наше проклятие»{16}. Действительно, бедная экономика, огромные пространства, слабая связь с регионами, постоянная борьба с климатом — все это не позволяло власти развивать местное самоуправление и ослаблять централизацию.

Во время аграрной реформы, получившей название Столыпинской — по имени председателя Совета министров Российской империи Петра Столыпина, выявилось соотношение «индивидуалистов», пожелавших выйти из крестьянской общины, и «коллективистов», пожелавших остаться под ее защитой. В 1915 году оно составило 36,7 и 63,3 процента.

Сделаем одно примечание как повод для размышлений. Сегодня, согласно социологическим опросам, доля граждан России, считающих предпочтительной патерналистскую политику государства времен Л.И. Брежнева, равно 60 процентам{17}.

К какому слою относился Андрей Матвеевич, отец нашего героя? Отчасти к простонародной Руси, но не вполне. Он, будучи грамотным (окончил четырехклассную школу), трудолюбивым, смелым и предприимчивым человеком, рискнул уехать на заработки за океан, в Канаду, и только полученная на лесозаготовках травма руки вынудила его вернуться домой. В конце жизни Андрей Андреевич писал о своем отношении к родному селу: «Все, что окружало Старые Громыки, я обожал: поля и леса, луга и речки». В этих словах слышится ностальгический вздох крестьянского сына.

То, что отец свободно вышел из общины и отправился в далекие края, было безусловным следствием Столыпинских реформ.

9 ноября 1906 года произошло событие, которое можно считать рубежом в истории России: был обнародован указ Николая II, подготовленный Столыпиным, освободивший крестьян от власти общины. Крестьяне могли покупать землю через Крестьянский банк по льготной цене в многолетний кредит, до 95 процентов стоимости кредита оплачивало государство. В Крестьянский банк передавались государственные земли и земли, принадлежавшие царской семье. При этом земля не продавалась ни помещикам, ни крестьянским обществам —только в личную собственность крестьян. Большинство покупателей были середняки и бедняки.

Кроме того, теперь в личном отношении крестьяне стали совершенно свободны.

Началась реформа, которая, не задевая поместных дворян, должна была наделить землей желающих расширять свое хозяйство крестьян. Ее политическую оценку дал руководитель российских большевиков Владимир Ленин: «…после “решения” аграрного вопроса в столыпинском духе никакой иной революции, способной изменить серьезно экономические условия жизни крестьянских масс, быть не может. Вот в каком соотношении стоит вопрос о соотношении буржуазной и социалистической революций в России»{18}.

Делая ставку на «сильных хозяев», правительство не предполагало насильственного разрушения общины. Таким образом, в стране продолжали параллельно существовать два мира с различным экономическим и морально-нравственным устройством: одна треть крестьян — активные рыночники и две трети — их антиподы. При этом те крестьяне, которые продали свои наделы и перебрались на городские заводы и стройки, несли туда общинную психологию. Можно сказать, что под внешним покровом Столыпинской аграрной реформы Россия оставалась двуликим существом, состоящим из двух половинок. Порой различие этих частей доходило до того, что язык, на котором изъяснялись люди из простонародья, не был понятен образованным горожанам, и наоборот.

Столыпин в одном интервью говорил: «Дайте государству двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России!» У него были основания надеяться на то, что он проскочит между крестьянским молотом и монархической наковальней. Подтверждение этому — в начавшемся процессе адаптации общины к рыночной экономике, в развитии кооперативного движения. К 1914 году в стране были десятки тысяч кооперативов, в которых люди приобретали опыт самостоятельного ведения бизнеса, самоуправления, диалога с властями.

Первые результаты реформ были прекрасны: сельское хозяйство превратилось в доминанту экономического развития. Доход от него в 1913 году составлял 52,6 процента от общего валового дохода. В 1910 году экспорт российской пшеницы составил 36,4 процента от мирового уровня. С 1904 по 1913 год прирост промышленного производства составил 88 процентов. За это же время расходы на образование увеличились в 10 раз. Начальное образование стало доступным и обязательным, в средней школе вводилась профессиональная подготовка.

Результаты реформ оцениваются по-разному. В 1907—1917 годах из общины вышло 3,1 миллиона крестьянских хозяйств из существовавших 10,9 миллиона, то есть 28 процентов. Степень экономического успеха реформы характеризуется ростом рыночности сельского хозяйства: в 1914 году крепкие хозяева производили половину товарного хлеба. Зерновой экспорт России в 1912 году почти на 30 процентов превышал экспорт Аргентины, Канады и США вместе взятых. В целом вклады и остатки вкладов в коммерческих банках с 1908 по 1914 год выросли больше чем втрое. К 1916 году только денежные вклады крестьян составляли 2 миллиарда золотых рублей. К 1914 году в стране были большие запасы зерна, составлявшие 900 миллионов пудов.

Проблемная сторона реформ — ускоренное расслоение деревни и сильное сопротивление общины выделению самостоятельных хозяев, что приводило к скандалам, насилию и даже убийствам. Столкнулись два мироощущения: коллективизм и индивидуализм. Это обстоятельство позволяет некоторым исследователям утверждать, что Столыпин — «отец гражданской войны». Он же называл свою аграрную программу «государственным социализмом», имея в виду государственное регулирование экономики.

После указа от 9 ноября 1906 года российское общество стояло перед выбором стратегического пути — либо длительные преобразования, опирающиеся на парламентское согласование интересов, либо революционный слом государственного порядка и утверждение социалистической доктрины, созвучной патриархальным традициям коллективизма, уравнительности, общинной справедливости.

Трагедия Столыпина (и Николая II) заключалась в отсутствии опоры в обществе. В стране фактически не было среднего класса, очевидные антибуржуазные настроения не давали правительству больших надежд быть понятым.

К 1917 году нашему герою было неполных восемь лет, когда его отец, один из пятимиллионной армии вооруженных крестьян, не желавшей больше воевать, пришел с фронта. Что маленький мальчик мог понять в происходящем катаклизме, крахе государства? Ничего. Только вынес впечатление свободы своего существования и огромной пустоты окружающего мира.