Шерли Грэхем - Фредерик Дуглас

Юноша не мог найти нужных слов. Ему многое хотелось сказать, многое пообещать. Этот день, это лучезарное утро, эта хижина — все показалось ему по-особенному значительным. Чужой человек спас ему жизнь, и Фредерик внезапно понял, что жизнь его кому-то нужна. Он положил руку на плечо негра и молвил;

— Я не забуду.

Вместе они вышли из хижины и, глядя на залив, вдыхая утреннюю свежесть, постояли с минуту на холме. Затем Фредерик повернулся и зашагал к лесу. Приостановившись у опушки, он помахал рукой на прощанье и скрылся на глухой тропинке.

ГЛАВА 2

ДОРОГА ВЕДЕТ ВДОЛЬ ЧЕСАПИКСКОГО ЗАЛИВА

Кровля некрашеного дома нуждалась в починке. Провисая внутрь, листы железа придавали диковинный вид скошенному потолку чердачной комнатки. В дождь, который обычно начинался ночью, здесь текло, и Эмилии приходилось вытаскивать свою кровать на середину комнаты. Кровать была железная и узенькая, не так уж трудно, казалось, передвинуть ее. Эмилия не жаловалась. Она была признательна мужу своей сестры и за этот кров над головой.

Эдуарда Коуви все считали злым человеком. Соседям Эмилии с трудом удалось скрыть сострадание, когда она объявила о своем решении поселиться у сестры. «Неужели у той самой, что вышла за Эда Коуви?»

И они принимались сконфуженно покашливать, жалея, что задали этот вопрос. В самом деле, куда прикажете деваться бедняжке — вдове Тома Кемпа? Лем Дрейк долго и безмолвно жевал табак, услышав от жены эту новость. Потом сплюнул.

— Эмилия никому зла не делала, — заметил он.

— Старый черт!

Лем знал, что жена имеет в виду Эдуарда Коуви. Иначе он сделал бы ей замечание: женщине такие слова произносить не подобает.

И вот Эмилия Кемп приехала к Чесапикскому заливу и поселилась в доме Эдуарда Коуви. До сих пор Эмилия не могла по-настоящему прийти в себя. Оказалось, что в тридцать лет жизнь ее окончена. Наверно, не следовало ей так близко принимать к сердцу смерть Тома. Она ведь знала, что муж скоро умрет, это знали все. Но Том все долбил и долбил свою землю, там, наверху, на горном склоне. Умер его отец, умерла мать, не стало и брата. А теперь и он сам — все они умерли, безнадежно долбя свою землю.

Эдуард Коуви был совсем иным. Он, как говорили кругом, «преуспевал». Сестра Люси не уставала подчеркивать эту разницу с первого же момента приезда Эмилии. Но что совсем потрясло вдову, так это вид Люси. Она бы ее просто не узнала. Правда, сестры уже много лет не виделись и обе стали постарше. Эмилия знала, что в горных краях женщина в тридцать четыре года нередко увядает. Но Люси-то жила не в горах, а похожа она была на старую ведьму. Эмилия даже испугалась собственных мыслей.

— Мистер Коуви — человек богобоязненный!

Это были чуть ли не первые слова старшей сестры, и Эмилия поглядела на нее довольно тупо. Все мысли вдовы неизменно возвращались к покойному мужу. Эмилия была уверена, что Люси вовсе не хотела попрекнуть этими словами ее Тома, хотя, по правде говоря, она немножко и сомневалась. Она никогда не слыхала, чтобы Том заявлял о своей богобоязненности. Он вообще не имел обыкновения болтать на религиозные темы.

Эмилия быстро оценила преимущества отведенной ей спальни на чердаке. В первые вечера, взбираясь наверх по узкой лесенке, она недоумевала, для чего предназначены несколько комнат на втором этаже. По всей видимости, они пустовали. Но вскоре она уже благословляла свою судьбу, и ей не понадобилось много времени, чтобы понять, кто придумал там ее поместить: мысль эта принадлежала ее сестре, а не Коуви.

Только надежно закрыв за собой дверь на чердак, могла она избавиться от присутствия этого человека. Только тогда не видела она его жестких зеленых глаз; не ощущала, как он крадется за ее спиной, не слышала его голоса. Голос его — вот от чего ей особенно хотелось закрыться на все замки. Этот голос выходил из уголка рта и так удивительно соответствовал коротким волосатым рукам Коуви. При воспоминании о страшных делах, которые проделывали при ней эти руки, мороз пробегал по коже Эмилии. Люси вышла замуж за Коуви в городе, куда она приехала, чтобы поступить на работу. Он не ездил к ним в горы знакомиться с родными жены. Поэтому Эмилия ничего не знала об «укрощении рабов». Увидев в поместье Коуви много невольников, она решила, что зять ее гораздо богаче, нежели ей казалось, и в первый же вечер никак не могла понять, почему у Люси такой изнуренный вид.

«Образование» Эмилии началось в первое же утро, когда ее позвали вниз еще до рассвета. Ей-то не привыкать, но ведь люди, имеющие рабов, могли бы разрешить себе понежиться в постели и чуть подольше! Так думала Эмилия, но все же торопливо оделась и поспешила вниз, где ей сразу дали понять, что все собравшиеся в большой комнате только ее и ждут. Тяжелый запах немытых тел ударил Эмилии в нос на пороге.

Первым ее ощущением был страх. Коуви, сидевший у стола над раскрытой огромной книгой, дернул своей круглой головой в ее сторону и блеснул волчьим взглядом. Пламя масляной лампы резко обрисовывало контуры его черепа. Свет играл и на бледном лице Люси и на фигуре другого мужчины, повыше Коуви ростом, который тупо и враждебно уставился на Эмилию. Но позади них в неосвещенной части комнаты тесно сбились в кучу какие-то темные фигуры, замершие в странных, причудливых позах.

— Вы опоздали, сестрица Эмилия, — голос зятя звучал милостиво. — Все наши домочадцы начинают день молитвой, вся наша большая семья.

Он медленно обвел рукой комнату. В темноте возникло какое-то неясное движение, оно прошло, как дрожащая волна, и улеглось.

— О, простите, пожалуйста! — только и могла пробормотать Эмилия, на ощупь пробираясь к своему месту.

Сцены из жизни на рабовладельческом Юге (иллюстрация из первого издания автобиографии Фредерика Дугласа).

Титульный лист аболиционистской газеты «Либерейтор».

Нападение рабовладельцев и их сторонников на Уильяма Ллойда Гаррисона в Бостоне в 1835 году.

Позади нее кто-то тяжело вздыхал. Она не посмела обернуться и опустилась на стул, кусая губы. Коуви, казалось, ничего не слышал. Он устремил глаза на книгу и, водя по строкам своим коротким толстым пальцем, начал читать вслух медленно и с трудом:

О, возблагодарим господа нашего, ибо он добр, ибо милость его пребудет вовеки.

Да скажут так спасенные господом, кого избавил он от руки вражеской;

И созвал их изо всех стран, с востока и запада, с севера и юга.

Одиноко блуждали они в пустынях, не могли найти города для себя.