Аннелиз - Дэвид Гиллхэм
— В том числе — решение вести себя как потаскушка?
Анна отшатывается, точно от оплеухи. Чувствует, как глаза наполняются слезами. Схватив сумку с книгами, выскакивает из комнаты. Слыша, как мать позади нее кричит:
— Анна! Анна, прошу тебя! Это было стишком грубо! Прости, я погорячилась. Вернись.
Это последние слова, которые стышит Анна перед тем, как захлопнуть за собой двери.
Время отправляться спать. На Анне — голубая шелковая пижама. Увидев в журнале фото Хеди Ламарр в пижаме, она упросила купить ей такую же — но теперь ее ноги слишком длинны для этой пижамы. Мать все жалуется: когда же она перестанет расти?
В свете лампы обои в спальне приобрели теплый бледно-медовый цвет. Везти из Франкфурта кровати оказалось очень тяжело и накладно, а в Амстердаме, наводненном беженцами из рейха, купить новую оказалось трудно и дорого; так что настоящих кроватей у Анны и Марго не было. Анна спит на кушетке с обитой тканью спинкой, а Марго — на кровати, складывающейся в стену! Тем не менее Анна любит спальню, в ней уютно. Ее медали за плавание, школьные рисунки и открытки с изображением королевской семьи и кинозвезд, прикрепленные к стенам, создают атмосферу ее собственной комнаты. Мамин секретер красного дерева, на котором они делают домашнее задание, стоит в углу, точно дружелюбный страж. Какое-то время она смотрит на темные ветви, шелестящие в облачной ночи.
Марго все еще занята омовением в ванной, Анна же быстренько покончила с водными процедурами и намотала волосы на бигуди, надеясь заполучить кудрявую челку. Теперь же, лежа в постели, она ощутила, как в груди поселяется тяжкая тишина. И почти не поднимает глаз, когда в дверь стучится Пим.
— Ты пришел послушать мои молитвы? — догадывается она.
— Да, но не сразу, — отвечает отец. — Сперва нам надо поговорить.
Анна глухо стонет и без выражения пялится в потолок.
— Ладно, — вздыхает она.
— Твоя мать очень расстроена, — тихо говорит Пим.
— Еще бы, — лицемерно говорит она.
— Очень огорчена, — говорит Пим.
— А ты знаешь, как она меня назвала? Каким словом?
— Знаю. И ей очень жаль.
— Так это она тебя прислала, чтобы ты мне это сказал?
— Ну, если по правде, Анна, ей слишком стыдно, чтобы прийти самой.
— Марго бы она никогда так не назвала. Никогда!
— Отношение матери к Марго тут ни при чем. Мама совершила ошибку. Ужасную ошибку. Оскорбила твои чувства и очень, очень сожалеет об этом.
Анна молчит.
— Но правда и то, Аннели, что ты как никто умеешь рассердить мать на ровном месте.
На глаза наворачиваются слезы:
— То есть снова я виновата?
— Я лишь имею в виду, что для ссоры нужны двое. Мама вышла из себя и сказала то, чего не хотела. Но еще — она тебя бережет. Пытается показать, что бывают поступки, о которых ты в силу возраста…
— Ах да, конечно, я же так мала!
— В силу возраста, — повторяет отец, — ты можешь не знать каких-то вещей.
— Зря ты так думаешь, Пим. Я, может, и ребенок, Пим, но теперь дети многое понимают.
— Тогда бы ты понимала, что́ сделала не так.
— Это была всего одна затяжка, Пим! — Она хмурится, опершись на локоть, и сердито смотрит отцу в лицо. — Всего одна затяжка от сигареты того мальчишки. И все! Мне даже не понравилось! Тем не менее ей этого оказалось достаточно, чтобы назвать собственную дочь потаскушкой!
Пим делает вдох и медленно выдыхает:
— Ты должна понимать: у твоей матери очень издерганы нервы. Не забывай, сколько ей пришлось оставить, когда мы приехали в Голландию. Во Франкфурте у нее была другая жизнь. Красивый дом. Красивые вещи.
— Я все знаю, Пим. Сто раз слышала. Про большой дом, про горничную и прочее. Но позволь обратить внимание на то, что и у тебя в Германии была прекрасная жизнь. Тем не менее ты-то не ненавидишь меня.
— Твоя мать вовсе не такая, — твердо возражает Пим. — Она любит тебя. Любит вас с Марго больше всего на свете.
Откидываясь на подушки и утирая слезы рукавом пижамы:
— Марго — может быть.
— Аннеке, — обреченно вздыхает Пим, качая головой. — Ты бываешь к ней так несправедлива! Как и она к тебе, и я это знаю, — соглашается он. — Но она сожалеет. По-настоящему! А если человек искренне раскаивается, честнее всего будет его простить.
Анна хмурится.
— Ладно, — тоненько соглашается она. — Ладно. Я прощу ее ради тебя. Притворюсь, что ничего не было. Но ты неправ в одном: мама никогда меня не любила. Во всяком случае, так, как ты. Только ты меня любишь.
Она поднимается и обнимает его за шею, прижавшись щекой к груди, чтобы слышать, как бьется его сердце.
— Мама любит тебя, — настаивает он, легонько похлопывая ее по спине. — Мы оба тебя любим, и ничего ты с этим не поделаешь, малышка. Ладно, пора забыть о слезах и сердитых словах. Сегодня канун твоего дня рождения. Спи крепко и думай о том, какой это будет чудесный день.
И когда отец поднимается, чтобы уйти, она громко спрашивает:
— Пап, а что — мы спрячемся?
Отец застывает на месте, точно наступил на булавку и не хочет этого выдавать.
— Почему ты спрашиваешь?
— Куда-то пропал серебряный сервиз бабушки Роз. — Сервиз из ста тринадцати предметов бременской фирмы «Кох и Бергфельд», одно из сокровищ матери. — Я думала, что мне разрешат поставить его на стол в день рождения, а когда заглянула в посудный шкаф, его там не оказалось. Я даже под кровати заглянула. Он исчез.
— А у матери ты спросила? — интересуется Пим.
— Нет. Я у тебя спрашиваю. Неужели вам пришлось снести его в грабительский банк?
Но Пим остается спокойным и рассудительным.
— Твоя мать очень дорожит этим сервизом, — поясняет он. — Поэтому мы решили, что будет безопаснее передать его на хранение друзьям.
— Друзьям, которые не евреи, — говорит Анна.
— Верно, — без смущения соглашается отец.
— То есть — серебро прячется, а мы нет?
— Сегодня нет нужды ни о чем беспокоиться, моя девочка, — говорит отец. Возвращается к изголовью кровати и целует Анну в лоб. — А теперь спи.
— Пим, подожди. Мои молитвы! — Анна закрывает глаза. Иногда во время молитвы она представляет себе Бога, который их слушает. Огромный добрый дедушка с белоснежной бородой, умиротворенный властелин мира, готовый отложить на минутку управление космосом, чтобы послушать скромные мольбы Анны Франк. Она все еще молится по-немецки — просто потому, что привыкла — и заканчивает тоже привычным обращением к Творцу. Ich danke Dir für all
