Альбер Бенсуссан - Гарсиа Лорка

Дом семейства Лорка располагался в центре городка, аккуратно побеленный, просторный, по понятиям того времени, и удобный. Пол в нем был выложен плиткой, а потолки поддерживались прочными балками. В 1903 году семья переехала в другой дом, тоже в Фуэнте-Вакеросе, но еще лучше обустроенный и почти буржуазный. Он стоял рядом с церковью, и Федерико, которому исполнилось тогда пять лет, засыпал под звон ее колоколов — их пение он запомнит навсегда: оно слышится то там, то здесь в его стихах.

Когда мальчику исполнилось девять лет, отец перевез семью за четыре километра от города — в деревню Аскероса (нехорошее название, которое означает по-испански «противная»; с 1941 года и по настоящее время эта деревня носит более благозвучное наименование — Вальдеррубио). Но Федерико полюбил этот уголок Ла-Веги. В июле 1921 года в письме другу детства Мельчору Фернандесу Альмагро, будущему известному критику, он написал: «Аскероса — одна из самых красивых деревень Ла-Веги — с ее чистотой и благообразием жителей». Он не раз еще вспомнит ее добрым словом — например, в то лето, когда ему исполнилось 23 года, в письме Адольфо Салазару, другу детства и всей жизни, который только что напечатал хвалебную статью о «новом поэте Гренады», Лорка писал: «Вот уже несколько дней как взошла оливково-зеленая луна над голубым туманом Сьерра-Невады; напротив моей двери пела колыбельную женщина, и это пение золотым серпантином обвивало всё вокруг. Здесь живешь словно посреди волшебства, особенно с наступлением вечера, — как в полусне. Временами всё вокруг словно испаряется, и остаешься в пространстве — жемчужном, розовом, тускло-серебряном. Я не могу описать словами чудо этой Ла-Веги и этой маленькой белой деревушки под сенью тополиных рощ».

Отец приобрел здесь новое жилище, желая быть поближе к землям, которыми владел, а заодно — и к станции железной дороги, по которой можно было поехать в Гренаду.

Школьное обучение Федерико, трижды сменившего школу (ко всем этим переездам нужно прибавить его поступление в 1908 году в среднюю школу в Альмерии, которой руководил друг и коллега доньи Висенты, Антонио Родригес Эспиноса, бывший ранее учителем в Фуэнте-Вакеросе), не могло быть особенно успешным. Эспиноса давал своему маленькому ученику и частные уроки: можно предположить, что тот уже тогда восставал иногда против учебы и школьного надзора. (Впрочем, ребенок не задержался здесь надолго, так как серьезно заболел горловой флегмоной, и это вернуло его — нет худа без добра — в лоно внимания и заботы близких.)

Антонио Родригес Эспиноса знал донью Висенту еще до ее приезда в Фуэнте-Вакерос. Он даже присутствовал при крещении маленького Федерико дель Саградо Корасона де Хесуса. Этот педагог, несомненно, оказал большое влияние на Федерико в Фуэнте-Вакеросе и в Альмерии. Это влияние было тем более значительным, что Эспиноса являлся педагогом нового типа, приверженцем свободного образования, которое отличалось от традиционного сугубо католического, принятого тогда в Испании, — именно своим светским и новаторским характером. Всю последующую жизнь Федерико будет относиться к своему учителю с величайшим уважением и преданностью. Эспиноса окажется последним, с кем встретится Федерико в Мадриде, накануне своего рокового возвращения в Гренаду. Вообще говоря, чем были бы все великие писатели без своих учителей? Общеизвестно, какое влияние может иметь учитель на ребенка в его нежном возрасте: он его формирует, он почти бог для него — это доказывает, в частности, пример преданности Альбера Камю своему школьному учителю Луи Жермену, которому писатель посвятил даже свою речь нобелевского лауреата.

Альмерию Федерико запомнил навсегда (хотя он пробыл в ней лишь несколько месяцев 1908/09 учебного года). Это один из самых «африканских» городов Испании. Жаркая, высушенная, скудная, она станет идеальным фоном для одной из его самых жестоких драм — «Кровавой свадьбы», — действие ее происходит в Нихаре, неподалеку от Альмерии. Декорации к этой пьесе изображали сплошные плато на горизонте и большие пальмы, а один из персонажей произносит реплику, ярко характеризующую этот пустынный ландшафт: «Четыре часа идешь — и ни дома, ни дерева не встретится». В «Цыганском романсеро» Лорка, устами своей «цыганки-монашенки», упомянет о «пяти ранах Христа, обращенных к Альмерии». Можно ли точнее описать это место горечи и страданий? Возможно, здесь сказались и его собственные тоскливые воспоминания о воспаленном больном горле, что позволило ему тогда поскорее вернуться в Аскеросу под сень материнской заботы…

Когда позднее Лорка будет описывать этот андалузский город (в письме, адресованном поэту Хосе Бергамину в феврале 1927 года), он даже отметит в нем нечто присущее алжирским городам. Это может показаться странным, если не принять во внимание, что такой восточный, арабский колорит был необходим Лорке-поэту, чтобы сравнить Альмерию с тем городом, который так много значил в жизни другого поэта — великого Сервантеса. Альмерия всегда виделась Лорке полной «горечи и алжирской пыли цвета шафрана».

Но в Ла-Веге его детства Федерико посчастливилось жить среди совсем иной природы — чарующей своей свежестью. Он, дитя земли, потом страстно утверждал: «Я люблю землю», — и он всегда будет возвращаться сюда, чтобы стряхнуть с себя бремя забот и усталости, чтобы напитаться здесь новой энергией и почерпнуть нового вдохновения. В самых первых набросках поэта, которые со временем удастся извлечь на свет божий, везде сквозит его восхищение родной долиной — эти коротенькие тексты, написанные рукой подростка, исполнены той простоты и душевной чистоты, которую Федерико будет всегда стараться сохранить в себе, создавая уже «взрослые» большие произведения. В самом первом из таких набросков упоминается Фуэнте-Вакерос — милая его сердцу «тихая и благоуханная деревушка посреди Ла-Веги в самом сердце Гренады». Столь велико в нем это земное притяжение, что он — а ему тогда было всего лишь 16–17 лет — мечтает упокоиться здесь навечно: «И здесь я стану землей и цветами». Это умаление себя достойно восхищения. Он, как то подобает истинному христианину, предполагает свой возврат в землю («в прах ты возвратишься») — и тогда его тело даст новое рождение этой цветущей природе. Ароматы природы не перестают кружить голову «городскому молодому человеку» (он писал эти строки, уже будучи жителем «суровой» Гренады) — дивные ароматы укропа и дикого сельдерея посреди серых городских мостовых. На этих мостовых его не покидают образы родной деревушки, с ее тополями, лаврами, цветущими розовыми кустами, вьющимися растениями. Причем здесь, в своих гренадских заметках, он еще сравнительно далек от того «растительного разгула», который будет бушевать в его более поздних воспоминаниях.