Адольф Гитлер. Том 3 - Иоахим К. Фест
Однако Гитлер использовал войну в Абиссинии не только для прорыва изоляции на юге. Ещё важнее было для него воспользоваться ставшей очевидной нерешительностью западных держав, а также параличом Лиги наций для нового ошеломляющего внешнеполитического демарша: 7 марта 1936 года немецкие войска заняли Рейнскую область, которая являлась демилитаризованной зоной со времени заключения Локарнского договора. По логике событий это было неизбежным следующим шагом, но, по всей видимости, он совершился даже для Гитлера неожиданно быстро. Судя по документам, он стал в середине февраля размышлять, не целесообразнее ли провести эту акцию, которая первоначально намечалась на весну 1937 года, ввиду сложившегося международного положения в более ранний срок[35]. И, очевидно, уже несколькими днями позже он решился провести эту операцию, поскольку Муссолини два раза подряд с небольшим интервалом заверял его, что дух Стрезы мёртв, и Италия ни в каких акциях против Германии участвовать не будет. Правда, Гитлер и на этот раз ожидал повода, который позволил бы ему выступить перед миром в великой роли обиженного и сослаться, выдвигая контробвинения, на совершённую в его отношении несправедливость.
Предлогом ему послужил на этот раз французско-советский договор о взаимопомощи, переговоры о заключении которого шли уже долгое время[36], но он ещё не был ратифицирован. Договор, тем более подходил в качестве предлога для ответного хода Гитлера, что был предметом долгих споров внутри Франции и вызывал значительную озабоченность далеко за её пределами, прежде всего в Англии. Для маскировки своих намерений он дал 21 февраля интервью Бертрану де Жувенелю, в котором выразил своё желание обоюдного сближения и в особенности дистанцировался от резко антифранцузской тональности книги «Майн кампф». Тогда, заявил он, Франция и Германия были врагами, но тем временем все основания для конфликтов исчезли. На вопрос де Жувенеля, почему книга, которая повсеместно считается своего рода политической библией, переиздаётся все вновь и вновь в неизменном виде, Гитлер ответил так: он не писатель, который перерабатывает свои произведения, а политик: «Мои исправления я провожу в своей внешней политике, которая сориентирована на взаимопонимание с Францией… Мои исправления я вношу в великую книгу истории!»[37]. Когда интервью было опубликовано в «Пари-Миди» лишь неделей позже и как раз на следующий день после ратификации французско-советского пакта палатой депутатов, Гитлер счёл себя обманутым. С послом Франсуа-Понсе, который посетил его 2 марта, он говорил в раздражённом тоне, разгневанно заявив, что его хотели обвести вокруг пальца, что своевременная публикация интервью была сорвана из-за интриг политических кругов, все его заявления с того момента устарели и теперь он выдвинет новые предложения.
Тем же 2 марта датирована директива фон Бломберга, касающаяся занятия Рейнской области. Гитлер осознавал большой риск своего шага, позже он назвал первые двое суток после утра 7 марта 1936 года, когда его части под аплодисменты населения, засыпаемые букетами цветов, переходили Рейн, «самым волнующим моментом» своей жизни, в ближайшие десять лет он не хочет брать на свои плечи подобного груза, заверил он. Ведь строительство вермахта только начиналось, в случае серьёзной схватки он мог выставить лишь горстку дивизий против почти двухсот дивизий Франции и её восточноевропейских союзников, в состав которых теперь надо было включать и вооружённые силы Советского Союза. И если у самого Гитлера, очевидно, никакого нервного срыва, вопреки утверждению одного из участников событий, не было, нервы отказали у его сангвинического военного министра, который вскоре после начала акции возбуждённо советовал отвести части назад ввиду ожидавшейся французской интервенции. «Если бы французы вошли тогда в Рейнскую область, — признал всё-таки Гитлер, — нам пришлось бы с позором и бранью отходить, ибо имевшихся у нас военных сил не хватило бы даже для умеренного сопротивления»[38].
Тем не менее Гитлер не колеблясь пошёл на риск, и его готовность к этому шагу была, бесспорно, связана с заметно становившейся все более презрительной оценкой Франции. Прикрытие акции он обеспечил уже отработанным способом. Он опять назначил её на выходные дни, когда, как он знал, руководящие органы западных держав не способны принять решения, опять он сочетал на этот раз двойное нарушение договоров — Версальского и Локарнского — с клятвами в благонамеренности своего поведения и головокружительными предложениями союза, в том числе даже пакта о ненападении с Францией на 25 лет и возвращения Германии в Лигу наций, опять он подвёл под свою акцию демократическую законную основу, проведя плебисцит, на котором он впервые получил «показатель, о котором мечтают тоталитарные режимы»[39] — 99 процентов голосов, «это оказало сильнейшее воздействие на людей в стране и за её пределами», — отмечал он позже. То, что концепция внезапных насильственных действий, сопровождаемых маскирующей болтовнёй, применялась сознательно, следует из его замечания в ходе одной из «застольных бесед», в котором он критиковал уступчивость Муссолини перед папской курией: «Я бы ввёл войска в Ватикан и вытащил оттуда всю компанию, а потом бы сказал: «Извините, я ошибся!» — но её бы там уже не было!» Эту фазу, которой его тактика придавала столь характерный облик, он не без основания называл «эпохой свершившихся фактов»[40].
Речь в рейхстаге, которой Гитлер оправдывал акцию в Рейнской области, была шедевром демагогической игры на противоречиях, страхах, желании мира, характерных и для Германии, и для Европы. Он пространно живописал «ужасы интернациональной коммунистической диктатуры ненависти», опасность с жуткого Востока, которую Франция тянет в Европу, ратовал за то, чтобы «вывести проблему общих противоречий между народами и государствами из сферы иррационального, из области страстей и рассмотреть её спокойно в свете высшего разума». Конкретно он обосновывал свой шаг тем, что по нормам немецкого права французско-советский пакт о взаимопомощи должен рассматриваться как нарушение Локарнского договора, поскольку он однозначно нацелен против Германии; французы возражали, но доводы Гитлера всё же не были лишены оснований[41], хотя именно его политика радикального пересмотра существующего порядка заставила Францию, озабоченную своей безопасностью, пойти на данный союз. Как бы то ни было, его аргументы и заверения произвели своё впечатление. Хотя, как нам теперь известно, правительство в Париже в какой-то момент подумывало о военном контрударе, но, учитывая господствовавшие в стране пацифистские настроения, побоялось проводить всеобщую мобилизацию. Англия снова понимала вообще с трудом возбуждение французов, по её оценке Германия всего-навсего возвращается «в свой собственный сад»; когда Иден посоветовал
