Анисим Гиммерверт - Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось

«В. Кристалинский.

ШУТКИ-МИНУТКИ.

Набop фокусов и головоломок для детей 8–14 лет.

Издательство «Детский мир» Министерства культуры РСФСР.

Москва. 1958 год».

«Игра состоит из 16 карточек с загадочными картинками, ребусами и другими затеями. Решив их, вы можете при помощи этих карточек демонстрировать вашим товарищам ряд занимательных фокусов, головоломок, шуток, описание которых здесь дано».

Не сетуйте, читатель, на излишнюю, быть может, полноту описания работы Владимира Кристалинского. Сегодня вы ничего подобного не найдете ни в книжном магазине, ни в том же «Детском мире» в Москве на Лубянке, перестроенном в соответствии с евростандартом супермаркетов для детей. Здесь вам предложат самые разнообразные (и дорогостоящие) игры, привезенные из-за рубежа, они без особых загадок и фокусов и вполне доступны для освоения нынешними ребятами — которые не менее смекалисты, чем их сверстники сорок лет назад, но их больше привлекают сегодня компьютерные игры, о которых дети в пятидесятые годы даже и подозревать не могли, а потому в свободное время много читали. Жаль, что в девяностые мальчишки и девчонки предпочитают не книги, а кнопки…

Владимир Григорьевич Кристалинский не был «приписан» к какому-либо клубу или Дому пионеров, он был «вольным художником», именно художником — разве то, что он создавал, не было творчеством? Один пишет стихи, другой — картины, третий — играет в театре, четвертый — придумывает головоломки. Стихи могут быть плохими, картины — тоже, игра на сцене — слабой, а вот головоломки плохими быть не могут: если они примитивны, не развивают смекалку, не воспитывают терпение, короче, если голову ломать не над чем, значит, это не головоломки.

Массовиком он состоял при ВОСе — Всероссийском обществе слепых. Слабовидящие тоже были восовцами, общество не делало различия между ними и абсолютно слепыми, помогало и тем другим. Кристалинский выполнял заказы, которые ему предлагали, а вот придумывание игр для «Детского мира» и работа в «Пионерке» к ВОСу никакого отношения не имели. Они были любимым занятием.

Говорят, талантливый человек во всем талантлив. Владимир Григорьевич Кристалинский являл собой убедительный пример правоты этого наблюдения. У него был абсолютный слух; не будучи музыкантом — ни дилетантом, ни любителем, — он превосходно знал оперу и мог имитировать несколько языков — татарский, арабский, турецкий, японский, английский, не зная их, разумеется. И к тому же был отцом двух очаровательных девочек, из которых одна унаследовала от него доброту, музыкальный слух и музыкальную память, другая — прямоту и независимость.

В тот год, когда он впервые появился в коридорах. «Правды», ему было около пятидесяти.

Родился Владимир Григорьевич Кристалинский в Могилеве, его отец был родным братом Ильи Семеновича (братья Кристалинские свою фамилию писали с одним «л», так шло от их деда, а вот почему тот стал писать одно, никто не знал, скорее всего, из-за ошибки полуграмотного паспортиста — в Белоруссии и на Украине такие водились: писать-то они писали, но в орфографии были не сильны. Тогда никто и предвидеть не мог, что фамилия станет громкой и ее знаменитой носительнице не раз придется объяснять, почему из двух обязательных «л» одно выпало, и предостерегать устроителей концертов от искажений в афишах). Вот только Григорий не так преуспел в жизни, как брат из Самары, — не было у него ни аптечного магазина, ни магазина вообще, ни какой-либо другой недвижимости, приносящей доход. Неистощимый на выдумки, его сын был человеком немногословным, о себе рассказывать не любил и мало кому рассказывал о своей семье и жизни. Да и сам Владимир Григорьевич был человеком неприхотливым, что сказывалось и в еде, и в одежде, и в полном отсутствии потребности в каких-то особых жизненных благах; пусть коммуналка, и пусть комнатка на Новорязанской настолько мала, что впору только одному человеку, а их долгое время было трое, потом, когда родилась вторая дочь, стало четверо. Настанет время, когда из таких клетушек начнут переезжать в пятиэтажки, но он не ходил, не просил и не требовал.

В Могилеве, куда отец его вместе с семьей перебрался из местечка на окраине губернии, он учился в реальном училище. Мальчик, от природы явно одаренный, тянулся не к латыни, не к греческому, а к математике, черчению, физике, поэтому он и выбрал реальное училище; это было накануне революции. Черта оседлости постепенно стиралась, хотя и не была высочайше отменена, обязательный хедер для еврейских детей уже не грозил городскому мальчику.

Как он учился, можно только предполагать, возможно, и средне: одаренные дети не всегда в ладах с теми дисциплинами, которые не любят, а тут еще начались нелады со зрением, так что об ученическом усердии говорить не приходилось.

После революции, в начале двадцатых, он оказался в Саратове. И вот там встретился с премиленькой белокурой девушкой по имени Валя; но это нежное, Как пушистый котенок, имя никак не соответствовало ее крепкому характеру, быстроте и ловкости, с которыми она делала все, за что бы ни бралась. Недаром она была сибирячкой, приехала из Павлодара, а с сибирячками шутки плохи: серьезны, как морозы на этой поглотившей пол-России земле. Но, как и морозы, сердца их может растопить только весеннее солнце. Вот таким солнцем и показался ей с первой же встречи и навсегда Володя Кристалинский.

Поженившись, они едут в Москву. В двадцатых ее оседлали многие, считая сказочным городом, полным счастья: здесь можно было получить чуть-чуть жилплощади (попробуй получи в Сарапуле или Нижнем), найти работу (в Тамбове или Сызрани потрудней). Но не только поиски столичного счастья гнали новоиспеченную семью в столицу; в конце концов и в провинции можно было как-то устроиться. Учиться — вот что было тем локомотивом, который гнал по рельсам нового времени, к новым станциям его путешествия по жизни, молодого человека с умом математика и душой поэта. И последней станцией этого путешествия стало учебное заведение, открывшееся только благодаря революции, что ломала устои на не слишком пышной ниве российского образования, — оно вошло в историю, это учебное заведение с аббревиатурой ВХУТЕМАС. Во всем мире не было ничего подобного ему; сюда хлынули любящие технику, живопись, скульптуру, архитектуру молодые гении, требующие новых революционных форм вместо надоевших старых. ВХУТЕМАС — Высшие художественно-технические мастерские.

Его принимают без всякого колебания московские мэтры. В мастерских есть художественно-конструкторский факультет, и Володя Кристалинский становится его слушателем. В центре Москвы, в Бобровом переулке на Мясницкой, в ветхом помещении, где скрипят старые доски от нервических шагов яростных ниспровергателей искусства прошлого, а их возбужденные голоса бьются в прозрачные от старости стены и отлетают, рассыпаясь в гулких коридорах, шли несмолкаемые диспуты, прерываемые тишиной, когда речь держал мэтр, и не из каких-то там передвижников, а человек идущий в авангарде революционного авангарда. Но со временем ВХУТЕМАС исчезнет не только из Бобрового переулка, но и с карты бунтующей против академического искусства Москвы, и будет зафиксирован в анналах истории как притон невежественных горлопанов, разлетевшийся от зубодробительного удара всепобеждающего социалистического реализма.