Марина Цветаева. Письма 1933-1936 - Марина Ивановна Цветаева
МЦ.
P.S. Это не мой герб, а герб Сосинского: его конверт[95].
Впервые — Новый журнал. 1961. № 63. СС-7. С. 433. Печ. по СС 7.
24-33. В.В. Рудневу
<3 апреля 1933 г.>[96]
Милый Вадим Викторович!
Мы настолько расходимся в оценке личности М<акса> Волошина[97] и <зачеркнуто: в понимании читателя> и личности читателя, что самое лучшее будет, если редакция Совр<еменных> Записок сократит мою рукопись совершенно самостоятельно, без моего участия[98]. Прошу только не сокращать посредине фразы / литературного периода[99].
Нужны ли Вам стихи для следующего № и если да, в каком количестве строк?
Всего доброго
МЦ.
Печ. впервые. Письмо (черновик) хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 77).
25-33. Ю.П. Иваску
Clamart ('Seine)
10, Rue Lazare Carnot
4-го апреля 1933 г.
Многоуважаемый Г<осподи>н Иваск,
Написать Вам исчерпывающее письмо в ответ на Ваше — было бы откататься от всякого: знаю себя, — стала бы, как всегда, когда пишу — что бы ни писала — добиваться формулы, а время бы шло, а его у меня вообще нет — ни на что и в конце концов — очень далеком конце очень далеких концов — получилась бы лирическая статья, вернее очередная моя лирическая проза, никому здесь не нужная, а до Вас бы — за стыдом такого запоздания и физически бы не дошедшая.
Раскрываю Вашу статью[100] и записываю на полях все непосредственные отзвуки и реплики.
Вы говорите, я прерываю.
— Та*к?
_____
Стр<аница> I — Блистательное определение писательского слога (и словаря) Шишковым[101]. Эти строки я ощущаю эпиграфом к своему языку.
Стр<аница> II (низ) — Под влиянием В<ячеслава> Иванова не была никогда — как вообще ни под чьим[102]. Начала с писания, а не с чтения поэтов.
Стр<аница> III — М<ожет> б<ыть> Вам интересно будет узнать, что оба Георгия — кузминский и мой — возникли одновременно и ничего друг о друге не зная[103]. С Кузминым у меня есть перекличка, только он отродясь устал, а с меня хватит еще на 150 миллионов жизней. Федры Кузмина не читала никогда[104]. Источники моей Федры — вообще всей моей мифики — немецкий пересказ мифов для юношества Густава Шваба[105]. Верней (источники-то я сама, во мне) — материалы. Равно как материалы Царь-Девицы и Мо*лодца — соответствующие сказки у Афанасьева[106].
Стр<аница> III (оборот) — Эренбург[107] мне не только не «ближе», но никогда, ни одной секунды не ощущала его поэтом. Эренбург — подпадение под всех, бесхребтовость. Кроме того: ЦИНИК НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПОЭТОМ.
Стр<аница> III (оборот) — ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ. Психея[108] совершенно не важна для уяснения моего поэтического пути, ибо единственная из моих книг — не этап, а сборник, составленный по приметам явной романтики, даже романтической темы. Чуть ли не по руслу физического плаща. В том же < 19> 16 г. у меня были совершенно исступленные стихи (и размеры), от которых у меня сейчас волосы дыбом.
Стр<аница> IV — Ничего не поняла из «Сложных метров», как никогда не понимала никакой теоретики, просто — не знаю, правы ли Вы или нет. Пишу исключительно по слуху. — Но вижу, что работу Вы проделали серьезную[109].
Стр<аница> IX — стр<аница> X. — Если Октябрь для Вас символ мятежа, больше — стихии — очень хорошо, что поместили меня внутрь (как внутрь — пожара!). Спасибо, что не причислили меня к «детям буржуазии» — футуристам. «Пользоваться» и «наслаждаться» чем бы то ни было — до жизни включительно — всегда было моим обратным полюсом.
Стр<аница> XI (оборот) Очень хорошо о Пастернаке (ЛЕГКО ВЗДОХНУТЬ). И ОЧЕНЬ ПЛОХО (не сердитесь!) обо мне: КОЛЬЕ, ХИТОН да это же — маскарад! Кстати, ни «колье», ни «хитона» у меня в стихах (да и в прозе) НЕ найдете. Вы просто употребили НЕ ТЕ слова (не знаю поскольку Вы к ним чутки). «Колье» — да еще в русской транскрипции — символ роскоши, вещь, которой я — кроме как в природе, т. е. в контексте деревьев, ручьев и т. д. — того изобилия ОТРОДЯСЬ брезгую. А хитон оставим Вячеславу[110]: прекрасному ложно-классику.
XIII (низ) — ВЕСКОЕ ВОЗРАЖЕНИЕ. Ученику НЕ МАЛО Учителя. МАЛО ТОЛЬКО КОГДА ВЗАИМНО И НА ЭТОЙ ЗЕМЛЕ. Ученик не на земле. Ученик не на земле, а на горе. А гора не на земле, а на небе. (NB! Не только эта, — всякая гора. Верх земли, т е. низ неба. Гора — в небе.) Ученик — отдача без отдачи, т. е. полнота отдачи[111].
Тезею не мало Ариадны, ему — мало земной любви, над которой он знает большее, которой он сам больше — раз может ее перешагнуть Тезей не через спящую Ариадну шагает, а через земную лежачую — любовь, лежачего себя. — Ваше наблюдение о МАЛОСТИ — верно, но не те примеры, не тот упор. Еще — не женщина «соблазняется» лавролобым, а лавролобый оспаривает и отстаивает ее у земного. Это — разное. И, если хотите, только лавролобый-то ей и ведом, только в нем-то она и уверена, все земные — призраки[112].
Стр<аница> XIII (оборот). «Третий» Вами не так понято. Говорю здесь о ПОМЕХЕ САМОЙ ЖИЗНИ. Говорю о том, что между, а не о том, что над. Над есть желательный исход. Вакх, Лавролобый и Сонмы — есть исход и выход. В «Наяде» я о ПОМЕХЕ говорю, которая есть — жизнь и исчезнет вместе с нею. Я говорю о третьем с маленькой буквы, о предмете, о быте — хотя бы этот быт — был мыс: между оком и горизонтом[113].
Не надо «в принципе согласны». Найдите лучше.
Очень хорошо: как бы перерастает самоё себя. Только не «как бы», просто — перерастает.
XIV — Самовлюбленность — плохое слово, ибо сродни
