Лебединая песня - Овидий Александрович Горчаков
В декабре нежданно-негаданно появилась в Сеще Паша Бакутина, пополневшая, красивая, в новенькой военной форме с погонами.
— Приехала погостить у вас тут денька два, — немного важничая, заявила недавняя подпольщица подругам. — Служу в особой воинской части, собираюсь лететь в тыл врага. А больше, девочки, не спрашивайте, ничего не скажу. Военная тайна!
Но как могла таиться Паша от своего прежнего командира — от Ани?
Выведала у нее Аня, что в деревне Ямщина под Смоленском стоит разведывательная часть, в которой служит Паша, и что там же готовится к новому заданию старший лейтенант Косырев, прежний Анин командир.
Это известие очень обрадовало Аню. Она чувствовала себя виноватой перед Люсей Сенчилиной, да и многими другими подпольщиками и связными, которым все еще не выхлопотала партизанские справки.
И вот она, взяв с собой Люсю, едет в Ямщину, разыскивает Косырева — давай-ка, Иван Петрович, справки всем сещинским подпольщикам, и никаких гвоздей!
Иван Петрович и сам понимал — виноват, давно, по совести говоря, надо было выписать эти самые справки сещинцам, да руки не доходили. Чтобы как-то загладить вину, он устроил целое пиршество. Пригласили, конечно, и Пашу Бакутину и недавнего руководителя рославльской подпольной группы — Аню Полякову. Привел Иван Петрович своего начальника — майора Стручкова. На его плечах непривычно поблескивали золотом погоны со звездочкой и двумя просветами. В тот зимний вечер впервые встретилась Аня с этим майором из штаба фронта.
Майор не только принес подпольщицам справки, но и выплатил каждой немалую сумму в качестве денежного содержания. Аня обрадовалась деньгам — семья Морозовых с четырьмя иждивенцами жила несытно.
Допоздна пели партизанские песни. Вспоминали, как тайно составляли карту фашистской авиабазы, как минировали самолеты, помянули погибших, выпили за здоровье живых друзей — поляков и чехов…
Пили московскую особую, открыли «второй фронт» — банку американской свиной тушенки, закусывали двухвершковым армейским салом и копченой колбасой.
К Ане подсел майор Стручков. Он, видно, знал, что эта простая и тихая с виду девушка и была душой сещинского подполья. Подполья, которое за два года нанесло такой урон гитлеровцам в живой силе и технике…
На обратном пути из Смоленска в Сещу Аня все больше молчала, раздумывала над негромкими словами майора…
Дома она сказала матери:
— Знаешь, мама, кому я больше всего сейчас завидую? Брату Сергею: мальчишка он — на год моложе меня, а радист в тылу врага!
Мать вскинула на нее испуганные глаза:
— И думать не смей, Анька! Смотри у меня!..
В двадцатых числах января в Сещу пришло официальное, напечатанное на машинке письмо — Аню вызывали в Рославль «для получения награды и оформления документов». Она поехала в город на попутной полуторке. В городском военкомате ее снова встретил майор Стручков. На этот раз беседа была долгой…
Прежде чем покинуть Рославль, Аня прошла по разрушенному городу. Все вокруг еще напоминало о схлынувшем нашествии — и руины, и воронки от авиабомб, и плохо закрашенная немецкая надпись «концлагерь» на больнице. В Рославле гитлеровцы хозяйничали 782 дня. Вдоль всей Варшавки торчали закопченные коробки каменных зданий, по Бурцевой горе тянулись заснеженные пепелища, чернели остовы печей. Немцы взорвали пятнадцать городских мостов, все заводы и фабрики, электростанцию, школы и больницы, клубы и библиотеки.
В центре города она видела много незнакомых, но близких ей людей — мужчин и девушек в полувоенной форме с партизанскими медалями на груди. Это были партизаны двух прославленных местных бригад — Ворговской имени Лазо и Второй Клетнянской. А знаменитый клетнянский «Батя» — Тимофей Михайлович Коротченков — уже работал в горисполкоме, разместившемся в полуразрушенном здании. Партизаны попадались все пожилые — молодые сразу после освобождения ушли на фронт, дрались под Могилевом и Оршей. Аня видела, как радостно встречали друг друга бойцы клетнянских отрядов. Было горько и обидно, что партизаны-рославльчане не узнавали ее — сещинских подпольщиков глубоко законспирировали, а расконспирировать не успели…
В недавно восстановленном кинотеатре показывали не боевики с участием Марики Рокк или Зары Леандер, а первый после двух лет фашистской оккупации советский фильм «Она защищает Родину». Работали первые столовые, магазины, ларьки, пекарни. Открылись больница, амбулатория, аптека, дом для сирот. Нарасхват раскупалась рославльская газета. Ребятишки снова спешили в школу. Январский ветер трепал на стене плакат: «Добровольческие стройбригады! Возродим наш истерзанный немцами город! Даешь к зиме 3163 кв. метра жилой площади!»
Кончилась смена. Рабочие — старики, женщины, подростки — толпами валили из ворот стекольного и кирпичного заводов, мебельной фабрики «Гнутарь», маслобойки. С вокзала уходили поезда в Москву, которую Аня еще никогда не видела.
У дверей городской читальни молча стояла толпа — новых, написанных за последние два года, книг не хватало, и рославльчане ежедневно устраивали громкие читки самых лучших произведений. В тот день читали книгу Василия Гроссмана «Народ бессмертен».
Аня побывала на Вознесенском кладбище, где среди 137 тысяч расстрелянных и повешенных покоились многие сещинские и дубровские подпольщики; постояла у полусожженной тюрьмы, в которой четыре месяца назад фашисты заживо сожгли ее друга — польского героя Яна Маньковского и еще семьсот арестованных. Постояла и пошла медленно-медленно. На ресницах замерзали слезы…
И все же в Сещу она вернулась, пряча радостный блеск в глазах. И не только награда радовала ее.
Крепко обняв мать, она тихо сказала заранее обдуманные слова:
— Мамочка! Ты уже совсем поправилась, Танюше шестнадцать — во всем тебе помощница, крыша над головой есть, отец скоро вернется, а я вам деньги по аттестату буду присылать!.. Я ухожу в армию. Надо помогать нашим, чтобы немцы не вернулись.
Над головой хрипел репродуктор с продавленной черной тарелкой. Левитан читал по радио сообщение Совинформбюро о прорыве кольца немецкой блокады южнее Ленинграда… Мать тихо вытирала слезы.
Аня считала дни до своего отъезда. По ее рекомендации майор Стручков вызвал с ней в Смоленск и Люсю Сенчилину. Аня, Паша, Люся — эти сещинские девчата должны были вместе полететь в тыл врага!
Восьмого февраля 1944 года Аня и Люся простились со всеми, кого они близко знали в Сеще.
— Уходим в армию. Ждите писем из Берлина!
— Анюта! — плача, говорила мать. — Осталась бы хоть до шестнадцатого, до пятницы, именины бы твои справили!
В последний раз прошлись девчата по еще покрытым снегом улицам, постояли в Первомайском переулке у сожженного дома, где в мае сорок второго Аня и ее подруги составляли с поляками план немецкой авиабазы…
Стоя в тамбуре рабочего поезда,
