Сергей Есин - На рубеже веков. Дневник ректора
Теперь о литературном обеде. Идея хорошая, потому что, на минуточку перестав есть, писатели должны были слушать речи своих собратьев. Я помню, как, затаив дыхание, слушали ирландцы нобелевского лауреата Хини. Слушать в качестве «запевал» Иванову и Латынину никто не стал. Мысль о единении литератур не осуществилась.
Интересная вещь: за самым крайним к стенке столом посадили меня, Ю.И. Беляева, Володю Андреева, Володю Бондаренко, атташе американца и пр. Ну мы-то, русопяты, понятно, но американца! Я злобно пошутил, что Америка должна принести по этому поводу протест.
Из самого интересного: это знакомство с Александром Гольдштейном. Мой первый взгляд на его книгу был несправедлив. Начал читать и не смог оторваться: умно, плотно, хотя и несколько цветисто. Это умные, просторные тексты, которые я люблю. Прекрасное соблазнительное чтение. Я полагал, что Гольдштейн это шестидесятилетний, моего возраста, еврей. Худенький, моложавый сорокалетний человек. Сказал ему, что хотел бы видеть его читающим лекции нашим студентам, но не знаю, как это сделать. Приглашение в институт зарубежного профессора — дорогостоящее дело.
22 января, четверг.
Вечером поехал встречаться с ребятами из моей прежней компании. Большинство я не видел лет 30–35. Долго искал дом, но наконец отыскал на Плющихе. Первый этаж, старинная четырехкомнатная квартира, большая кухня с посудомоечной машиной и старинным буфетом, моложавая, радушная жена Галя, прелестные и воспитанные дочки, старшей лет 18 — это все Игорь Егоров, по нашей дворовой кличке Граф. Больше всего, конечно, меня интересовал Виталий Шелягин. Здесь было больше претензий, больше решительности и нахрапа вундеркинда, наиболее увлекательно разворачивалась его судьба. И, похоже, как много, по сравнению со сверстниками, ему было дано: Виталий с восьмого класса побеждал на разных городских математических олимпиадах, без каких-либо внешних трудностей поступил в самый престижный вуз столицы той поры, в Физико-технический институт, играл на гитаре, выхватывал и забалтывал прекрасных девушек, после окончания института махнул на несколько лет на Курилы начальником каких-то то ли метереологических, то ли сейсмических станций. «Ищи меня сегодня за тысячу земель, за океаном, за большой водою». За столом Витя признался, что в юности поставил своей целью объехать весь мир. Побывал везде, кроме Австралии. В русле своего образования поменял десятки профессий. Мягко, не хвастаясь, говорил, что денег было достаточно по сравнению с тем, что платили в Москве. Было куплено несколько машин. Я молчал, не пил, улыбался. Я понимал, что должен вести себя скромно, уже самое мое появление на этой пьянке ставит ребят в своеобразное положение. И особенно Виталия. Слишком часто мелькаю на телевидении, слишком много титулов, слишком много книг. Наше соперничество началось с детства, мы ведь познакомились с четвертого класса. А когда у Виталия появилась компания, я к ней только примкнул. Своей компании у меня не было никогда. Я был словно младший, они все были горнолыжники, туристы, отличники, путешественники. Мои стишки и заметки в газете не ценились, всем казалось, что заметочки эти они могли бы сочинять лучше. Все это грех времени. Эпоха на первое место ставила физиков. Витя очень интересно, уже подшофэ, рассказал о том, как я не поступил в институт. Поперло скрытое, мясное, сокровенное. «Поступить в институт нам после десятого класса казалось элементарным. Сережа не поступил — значит, он парень второго сорта… Потом его забирали в армию, и он, пьяный, клялся: «Ребята, я вернусь через год, я вернусь…» И он действительно через год вернулся. Постучался в дверь и зашел…
У меня сидела компания, и вдруг появляется Сережа (я записываю весь этот монолог почти дословно, так он меня потряс продуманностью и точностью деталей), вернулся, как и обещал. «Я представляю, ребята, как Сережа тогда на меня обиделся. Ему, наверное, стоило неимоверных усилий вернуться в обещанный срок. А здесь никто на него внимания не обращает, отнеслись как к рядовому явлению: садись, пей вино, выбирай барышню».
Собственно, мы уже к этому времени давно стали жить по разным орбитам. В армию я попал не на следующий год, как держал экзамены в институт востоковедения, а через два года — уже проработав в Ташкенте в военном театре один сезон и поступив на заочное отделение в университет. У нас у всех оказались свои интересы, у ребят еще молодые, а у меня нормальных молодых интересов никогда не было. Я никогда с удовольствием не играл в футбол, никогда не любил играть в карты, не любил тусовок, танцев, коллективных походов в театр, турпоходов. Единственный в моей жизни большой туристический, в частности, байдарочный поход был в компании с Игорем Любимским по Валдаю. Как до сих пор я ему за это благодарен. Но пора возвращаться к теме.
Потом Виталик предпринял следующее на меня наступление. Заговорили о партии, Виталик в нее вступил, Игорь Любимский в нее не вступил, Игорь Егоров в нее вроде не вступил, поэтому, дескать, не сделали и карьеры. И здесь я ничего не стал возражать. О том, что, возможно, кое-кому этого и не предложили, что для этого надо было предпринять определенные усилия, это любого крепко ограничивает, если он честный человек и готов исполнять взятые на себя обязательства в действиях, в словах, в стремлении поблистать на кухне, в поступках, даже в уровне честности. Но про себя я подумал, что я единственный из всех, кто ни разу не изменил своему призванию и делу. Виталий, рожденный теоретиком, соблазнился легким воздухом. Свободной, без ежедневной явки на работу, жизнью. Пейзажами редкой красоты, которые всегда перед глазами, возможностью каждый день жить на курорте в Антарктиде ли или на Камчатке, питать сетчатку глаза новыми впечатлениями, а сознание — прихотливыми коллизиями жизни. Сейчас пенсионер, и нет планов, а впереди суд по разделу дачи: с сестрой Татьяной и младшим братом Сергеем. В принципе дело привычное и типичное для московской интеллигенции. Егоров в начале перестройки плюнул на свою геологию, которую так все в свое время любили, потому что она представляла собой определенный образ жизни, и стал заниматься горючесмазочными материалами. Может быть, отчасти повезло Игорю. Много лет назад у него появилось хобби — вместе со своими друзьями-физиками он стал плотничать, а именно — строить дачи. В этом смысле хобби стало основной работой, приносящей и удовлетворение, и деньги, а работа лишь фантом былых интеллектуальных удовольствий. Вот так я думал обо всем происходящем. Уже в двенадцать ночи, мы вышли все во двор, чтобы идти к метро. Я посмотрел на воробьиную фигурку Виталика, на его легонькую (все молодится), курточку. Вспомнил все лучшее, что меня с ними связывало, а главное — годы советских, полных надежд, лет, когда мы все пополучали свое высшее, без всяких забот, образование, вспомнил его шевелюру, абсолютно седую и такую похожую на шевелюру моего покойного отца. Чего нам теперь-то делить — пенсионерам? И все пенсионеры поплелись к метро.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});